Будь я хорошим сыном, я познакомился бы с Кларой давным-давно и привел бы ее сюда. Будь я хорошим сыном, зашел бы сегодня за Кларой пораньше и сказал: хочу отвести тебя к моей матери, потому что очень жалею, что его уже нет, ты бы ему понравилась. Я бы с ней вместе зашел на миг в его кабинет, нарушил тревожный сон его вещей: его «Пеликана», карандаша, щерящихся турков, очков – Клара вернула бы их к жизни, как вот стряхнула дремоту с моей кухни, моего ковра, халата, помогла мне отыскать любовь в вещах и в жизни.

Я привел бы ее, как это делалось в старые времена, и, прежде чем представить гостям, просто позвал бы на балкон и попросил помочь мне закрыть этикетки на бутылках. Что это мы делаем? – спрашивает она. Закрываем названия вин. «Знаю! – отвечает она. – Что это мы делаем?» Я прекрасно понимаю смысл вопроса, хотя в первый момент и изображаю неведение, потому что мне так же трудно объяснить ей, почему мне захотелось привести ее в дом к моим родителям, как трудно было попросить ее остановить машину и быстренько дойти до могилы отца, да и вообще очень много такого, о чем мне трудно попросить, Клара, ведь в этих мелочных простых просьбах я открываю тебе больше, чем в больших. Пусть его там больше нет, он не выйдет тебе навстречу, все равно, давай сегодня заглянем туда, прежде чем останемся вдвоем и нагими – откроем мамино шампанское, и, если выяснится, что явился неотступный Дон Жуан, мы все вчетвером весело выпьем за Новый год, а потом мы помчимся обратно на Сто Шестую улицу, оставив Вдову Клико и Дома Периньона отделять дурное от доброго в их жизнях. В такси я скажу: надеюсь, ты нынче не зазомбированная. «Не зазомбированная», – ответишь ты.

«Ну просто совсем не зазомбированная». Как это в духе Клары.

Клара, скажи еще раз, что ты не зазомбированная.

Просто совсем не зазомбированная. Доволен?

Очень, очень.

В винном магазине, где я рассчитывал купить для вечеринки несколько редкостных бутылок, длиннющая очередь: протянулась подковой вдоль всего прилавка. Нужно было раньше пойти с Олафом. Правильно он переживал сегодня днем.

Тогда бог с ними, с бутылками. Цветы? Цветы я пошлю завтра. Собственно, их нужно было послать на прошлой неделе. Бог с ними, с цветами, тоже.

Мне хочется одного: сесть, как на прошлой неделе, когда разыгралась метель, в автобус М5 – снаружи почти ничего не видно, но я признателен этому снегу, который будто испускает дух, как только изможденные бледные хлопья соприкасаются со стеклами. Время от времени, в свете огней у парка Риверсайд, мне удается разглядеть льдины, что плывут по Гудзону, точно застрявшие лоси, что терпеливо продвигаются вниз по течению. Хруп, хряп, хряп. Сегодня я даже не стану заходить в квартиру к Кларе, направлюсь прямиком к Гансу и Гретхен. Выйду на Сто Двенадцатой улице, будто вновь по ошибке, попытаюсь заблудиться, как в тот вечер, когда поднялся вверх к памятнику Сэмюэлю Тилдену, и на миг вновь представлю, что оказался во Франции, благодаря сенбернару, или благодаря тому, что город выглядит сегодня таким средневековым, или благодаря слиянию сновидения и предвкушения – они заставляют думать, что я шагнул в фильм, который сам же и проецирую на экран, фильм, где снег падает так покойно, что все, на что он ложится, предстает зачарованным и нетленным. Явлюсь на вечеринку, меня поприветствует Гретхен, которая приросла к входной двери, оставлю в гардеробе пальто, на сей раз не потеряю номерок, поторчу в гостиной у пианино, прежде чем взять себе выпить, постою возле елки, именно там, где стоял неделю назад, – и кто знает, может, мы прикинемся совершенными чужаками, потому что ей это нравится не меньше, чем мне, и, когда она протянет руку, чтобы пожать мою, я ее остановлю и спрошу: вы – знакомая Князя, а она ответит: а вы, наверное, голос из вчерашнего тейлефона? Он самый, он самый.