– Пошли они, твои предупреждения. Бедолага там с ума сходит. Я его знаю. Ему страшно больно.

– Подумаешь, какие неженки, и ты, и он – оно, видите ли, страшно больно.

Она вроде как передернула плечами, как бы посмеиваясь над неуклюжей фразой.

– Клара, Клара, – начал было он, будто еще не решив, будет ли умолять и уговаривать – или проклянет: – Тебе стоит еще раз подумать…

– «Стоит» как в «стоит вечером померить температурку» или «стоит смотреть под ноги», «стоит следить, что ты ешь» – так, амиго? Ничего не говори. Ни слова, Ролло.

В голосе ее внезапно зазвучало негодование. Я чувствовал, в виду она имеет другое: «Не говори того, о чем потом пожалеешь». Это был не упрек, не предостережение. Больше напоминало пощечину.

– Клара, если ты сию же минуту не прекратишь шутить, я, честное слово, раздружусь с тобой навеки.

– Отлично, начали.

Я не знал, что сказать. Часть моей души подумывала, извинившись, оставить их препираться наедине. Но мне не хотелось исчезать из этого мира, который лишь несколько секунд назад открыл для меня свои двери.

– Вот из-за таких горгон, как ты, мужчины вроде меня и становятся геями.

Он не стал ждать, пока она скажет еще хоть слово, рывком распахнул стеклянную дверь, а потом захлопнул ее за собой.

– Мне очень, очень жаль. – Я сам не знал, извиняюсь я за нее или за то, что стал свидетелем этой перепалки.

– Не о чем тут жалеть, – ответила она без выражения, затушила сигарету о каменные перила и посмотрела вниз. – Очередной день в окопах. На самом деле хорошо, что ты был рядом. Мы бы поссорились, я наговорила бы всякого, о чем потом бы пожалела. Я и так уже о многом жалею.

Кого она жалеет: его, Инки, себя?

Без ответа.

– Холодновато становится.

Я беззвучно открыл балконную дверь, чтобы не прервать пение в гостиной внизу. Услышал ее бормотание:

– Зря Инки притащился. Незачем ему было сегодня приходить.

Я изобразил слегка скорбную, дружескую улыбку, означавшую нечто предельно банальное, типа: ничего, все еще образуется.

Она резко обернулась:

– Ты здесь с кем-то?

– Нет. Пришел один.

Ей я не стал задавать тот же вопрос. Не хотелось знать. Или не хотелось показать, что мне это очень интересно.

– А ты? – услышал я собственный голос.

– Одна; с кем-то, но по сути – одна.

Она рассмеялась. Над собой, над вопросом, над двойственными и тройственными смыслами, над всеми этими преднамеренными и непреднамеренными многозначностями. Потом указала на кого-то, кто болтал с кем-то, похожим на Бэрил.

– Да? – осведомился я.

– Это Тито – тот самый Тито, о котором мы говорили.

– И?

– А там, где Тито, должна быть и Орла.

Я не обнаружил Орлы поблизости.

– Видишь этого типа с ним рядом?

Я кивнул.

– Тот самый, с которым я была… в чистилище, – пояснила она.

Очередная пауза. Я собирался спросить, все ли мужчины в ее жизни попадают в чистилище. «Почему тебя это интересует?» Впрочем, спросит она потому, что уже знает подоплеку моего вопроса.

– Некоторые тут собираются на полуночную мессу в собор Святого Иоанна, ненадолго. Идешь? – Я слегка скривился. – Будем вместе зажигать свечи, это весело.

Ответа она ждать не стала и с той же стремительностью, с какой подала эту мысль, – похоже, стремительность была во всех ее действиях – сказала, что сейчас вернется, и шагнула наружу.