— Довольно лгать! Дело идет о жизни женщины!.. Говорите, говорите немедленно!.. А если нет…

Де Луртье потерял способность сопротивляться. Он не боялся Ренина, но тот покорил его и подчинил себе неукротимой силой воли, разбивающей на своем пути все препятствия.

— Вы правы, — пробормотал он, — мой долг все сообщить, независимо от последствий.

— Никаких последствий для вас не будет. Ручаюсь за это, если вы спасете Гортензию Даниель. Минута нерешительности может все погубить. Говорите! Без подробностей, сообщите лишь факты.

Тогда де Луртье, опершись локтями на письменный стол и закрыв лицо руками, стал коротко, опуская детали, рассказывать:

— Госпожа де Луртье, которую вы видели, не моя жена. Я женился очень рано в колониях. Моя молодая жена отличалась странностями характера и большой впечатлительностью. Мы имели двух детей — близнецов, которых она обожала и которые, видимо, вернули ей полное душевное равновесие. Тут случилось страшное несчастье: на ее глазах случайно проезжавшая повозка задавила обоих близнецов. Моя жена помешалась. У нее тихое помешательство в той форме, как вы упоминали. Я привез несчастную во Францию и поручил ее заботам старой кормилицы, которая меня воспитала. Через два года я познакомился с той, которая сейчас составляет радость моей жизни. Она является матерью моих детей, и все считают ее моей женой. Могу ли я ею пожертвовать? Ведь вся наша жизнь рушится, если наше имя будет замешано в эту кровавую драму.

Ренин подумал и спросил:

— Как зовут эту, другую?

— Геновена.

— Геновена. Та же первая буква… И восемь букв составляют имя…

— Именно это обстоятельство бросилось мне в глаза, когда вы мне передавали подробности дела. Такое странное совпадение!

— Допустим, что безумная выбирает своих жертв из числа тех, имена которых начинаются на Г, причем само имя заключает восемь букв. Но как объяснить убийства? В чем проявляется ее безумие? Она страдает?

— Сейчас она не очень страдает. Но вначале она мучилась неимоверно. Когда дети погибли у нее на глазах, все время перед ее мысленным взором стояла картина их гибели. Эта картина не давала ей возможности уснуть ни на секунду. Это была страшная пытка! Подумайте только: днем и ночью все время перед нею стояли ее задавленные дети!

Ренин прервал его:

— Ведь не для того, чтобы отогнать от себя эту картину, она убивает?

— Возможно, — задумчиво проговорил де Луртье, — она стремится освободиться от этой картины путем сна.

— Я не понимаю.

— Вы не понимаете потому, что дело идет о сумасшедшей. Все, что происходит в этом больном мозгу, аномально и нелогично.

— Конечно. Какие же факты подтверждают наше предположение?

— Факты?.. Факты есть. Я сначала не придавал им значения; только сейчас начинаю в них разбираться. Несколько лет тому назад однажды утром моя старая кормилица впервые нашла Геновену мирно спящей. Ее руки сжимали шею маленькой собачки, которую она задушила. Три раза подобная сцена повторилась.

— И она после этого спала?

— Она спала, и сон ее каждый раз продолжался несколько ночей.

— Что вы из этого вывели?

— Я делаю тот вывод, что нервная энергия, которую она тратит на убийство, на некоторое время ее истощает, и она начинает тогда спать.

Ренин вздрогнул.

— Это именно так! Нельзя в этом сомневаться. Убийство, употребленное при убийстве усилие дает ей сон. От животных она перешла к женщинам. Она их убивает, чтобы завладеть их сном. В этом пункт ее помешательства. Ей нужен сон — она его похищает у других. Уже в течение двух лет она спит?

— Да, — прошептал де Луртье.