|
Из века в век шли кони, скрипели колеса, и снова идут, как тени древних кочевий... Счастье, счастье - вечная тоска, край степей, лазурный берег, ласковые волны, мир, изобилие. Матрена вгляделась в Катино лицо, усмехнулась. Опять только топот копыт. Армия уходила из окружения. Батько Махно велел идти тихо. Тяжелые плечи Алексея сутулились, - должно быть, одолевала дремота. Семен сказал негромко: - Не отбиваюсь я от вас... При чем - Семен, Семен... (Матрена коротко вздохнула, отвернулась, глядела в степь.) Я Алексею говорил еще весной: не ленточка мне матросская дорога, дорого дело... (Алексей молчал.) Флот теперь чей? Наш, крестьянский. Что же, если мы все разбежимся? Ведь за одно дело боремся, - вы - здесь, мы - там... - А что тебе пишут-то? - спросила Матрена. - А пишут, чтобы беспременно вернулся на миноносец, иначе буду считаться дезертиром, вне революционного закона... Матрена дернула плечом. От нее так и пышало жаром. Но - сдержалась, ничего не ответила. Спустя время Алексей выпрямился на козлах, прислушался, указал в темноту кнутовищем: - Екатеринославский скорый... Катя вглядывалась, но не увидала поезда, уносившего на верхней койке в купе спящего Вадима Петровича, - только услышала свист, протяжный и далекий, и он пронзительной грустью отозвался в ней... В Екатеринославе прямо с вокзала Вадим Петрович пошел по кондитерским заведениям, справляясь о Кате. Он заходил в жаркие кофейни, полные мух на непротертых окнах и на марле, покрывающей сласти, читал коленкоровые вывески: "Версаль", "Эльдорадо", "Симпатичный уголок", - из дверей этих подозрительных ресторанчиков глядели на него выпученными, как яичный белок, глазами черномазые усачи, готовые, если понадобится, приготовить шашлык из чего угодно. Он справлялся и здесь. Потом стал заходить подряд во все магазины. Беспощадно жгло солнце. Множество пестрого народу шумело и толкалось на двойных аллеях под пышными ясенями Екатерининского проспекта. Звенели ободранные трамвайчики. До войны здесь создавалась новая столица Южной Украины. Война приостановила ее рост. Сейчас под властью гетмана и охраной немцев город снова ожил, но уже по-иному: вместо контор, банков, торговых складов открывались игорные дома, меняльные лавки, шашлычные и лимонадные; деловой шум и торговое движение сменились истерической суетой продавцов валюты, бегающих с небритыми щеками, в картузиках на затылке, по кофейным и перекресткам, выкриками непонятного количества чистильщиков сапог и продавцов гуталина - единственной индустрии того времени, - приставаниями зловещих бродяг, завываниями оркестриков уз "симпатичных уголков", бестолковой толкотней праздной толпы, которая жила куплей и продажей фальшивых денег и несуществующих товаров. В отчаянии от бесплодных поисков, оглушенный, измученный Вадим Петрович присел на скамью под акацией. |
