|
Алексей потащил из кармана шинели кисет с махоркой. Семен кивком головы отказался курить: "Грудь еще больно". Алексей, продолжая звать брата в деревню, перебрал гостинцы, взял пухлый пирог, потрогал его. - Да ты съешь, тут масла одного Матрена фунт загнала... - Вот что, Алексей Иванович, - сказал Семен, - не знаю, что вам и ответить. Съездить домой - это даже с удовольствием, покуда рана не зажила. Но крестьянствовать сейчас не останусь, не надейтесь. - Так. А спросить можно - почему? - Не могу я, Алеша... (Рот Семена свело, он пересилился.) Ну, пойми ты - не могу. Раны я своей не могу забыть... Не могу забыть, как они товарищей истязали... (Он обернулся к окошку с той же судорогой и глядел залютевшими глазами.) Должен ты войти в мое положение... У меня одно на уме, - гадюк этих... (Он прошептал что-то, затем - повышенно, стиснув в кулаке красное яичко.) Не успокоюсь... Покуда гады кровь нашу пьют... Не успокоюсь!.. Алексей Иванович покачал головой. Поплевав, загасил окурок между пальцами, оглянулся, - куда? - бросил под койку. - Ну что ж, Семен, дело твое, дело святое... Поедем домой поправляться. Удерживать силой не стану. Едва Алексей Красильников вышел из лазарета, - повстречался ему земляк Игнат, фронтовик. Остановились, поздоровались. Спросили - как живы? Игнат сказал, что работает шофером в исполкоме. - Идем в "Солейль", - сказал Игнат, - оттуда ко мне ночевать. Сегодня там бой. Про комиссара Бройницкого слыхал? Ну, не знаю, как он сегодня вывернется. Ребята у него такие фартовые, - город воем воет. Вчера днем на том углу двух мальчишек, школьников, зарубили, и ни за что, наскочили на них с шашками. Я вот тут стоял у столба, так меня - вырвало... Разговаривая, дошли до кинематографа "Солейль". Народу было много. Протолкались, стали около оркестра. На небольшой сцене, перед столом, где сидел президиум (круглолицая женщина в солдатской шинели, мрачный солдат с забинтованной грязною марлей головой, сухонький старичок рабочий в очках и двое молодых в гимнастерках), ходил, мелко ступая, взад и вперед, как в клетке, очень бледный, сутулый человек с копной черных волос. Говоря, однообразно помахивал слабым кулачком, другая рука его сжимала пачку газетных вырезок. Игнат шепнул Красильникову: - Учитель - у нас в Совете... - ...Мы не можем молчать... Мы не должны молчать... Разве у нас в городе Советская власть, за которую вы боролись, товарищи?.. У нас произвол... Деспотизм хуже царского... Врываются в дом к мирным обывателям... В сумерки нельзя выйти на улицу, раздевают... Грабят... На улицах убивают детей... Я говорил об этом в исполнительном комитете, говорил в ревкоме... Они бессильны... Военный комиссар покрывает своей неограниченной властью все эти преступления... Товарищи... (Он судорожно ударил себя в грудь пачкой вырезок. |
