|
Полтора года он не был дома, и - гляди - фикусы, и кровать, как у принцессы, и городское платье на Матрене. - Помещиками живете, - сказал он, садясь на лавку и с трудом разматывая шарф. Матрена положила городское пальто в сундук, подвязала передник, перебросила скатерть изнанкой кверху и живо накрыла на стол. Сунула в печь ухват и, присев под тяжестью, так что голые до локтей руки ее порозовели, вытащила на шесток чугун с борщом. На столе уже стояли и сало, и копченая гусятина, и вяленая рыба. Матрена сверкнула глазами на Алексея, он мигнул, она принесла глиняный жбанчик с самогоном. Когда братья сели за стол, Алексей поднес брату первому стаканчик. Матрена поклонилась. И когда Семен выпил огненного первача, едва отдулся, - оба - и Матрена и Алексей - вытерли глаза. Значит, сильно были рады, что Семен жив и сидит за столом с ними. - Живем, браток, не то чтобы в диковинку, а - ничего, хозяйственно, - сказал Алексей, когда кончили хлебать борщ. Матрена убрала тарелки с костями и села близко к мужу. - Помнишь, на княжеской даче клин около рощи, землица - золотое дно? Много я пошумел в обществе, шесть ведер самогону загнал крестьянам, - отрезали. Нынче мы с Матреной его распахали. Да летось неплохой был урожай на полосе около речки. Все, что видишь: кровать, зеркало, кофейники, ложки-плошки, разные тряпки-барахло, - все этой зимой добыли. Матрена твоя очень люта до хозяйства. Ни один базарный день не пропускает. Я еще по старинке - на денежки продаю, а она - нет: сейчас кабана, куренков заколет, муки там, картошки - на воз, подоткнет подол и - в город... И на базар не выезжает, а прямо идет к разным бывшим господам на квартиру, глазами шарит: "За эту, говорит, кровать - два пуда муки да шесть фунтов сала... За эту, говорит, покрывалу - картошки..." Прямо смех, как с базара едем, - чистые цыгане - на возу хурда-бурда. Матрена, пожимая мужнину руку, говорила: - Двоюродную мою сестру, Авдотью, помнишь? Старше меня на годочек, - за Алексея ее сватаем. Алексей смеялся, шаря в кармане: - Бабы эти прежде меня решили... А и верно, браток, надоело вдовствовать. Напьешься и - к сводне, такая грязь, потом не отплюешься... Он вынул кисет и обугленную трубочку с висящими на ней медными побрякушками, набил доморощенным табаком, и заклубился дым по хате. У Семена от речей и от самогона кругом пошла голова. Сидел, слушал, дивился. В сумерки Матрена повела его в баньку, заботливо вымыла, попарила, хлестала веником, закутала в тулупчик, и опять сидели за столом, ужинали, прикончили глиняный жбанчик до последней капли. Семен хотя еще был слаб, но лег спать с женой и заснул, обвитый за шею ее горячей рукою. А наутро - открыл глаза - в хате было прибрано, тепло. Матрена, посверкивая глазами, белозубой улыбкой, месила тесто. Алексей скоро должен был приехать с поля завтракать. Весенний свет лился в чистые окошечки, блестели листы фикусов. Семен сел на кровати, расправился: как будто вдвое прибыло здоровья за вчерашний день, за эту ночь, проспанную с Матреной. |
