Так вот, самые великие открытия — результат случайностей, и я утверждаю, что мы с мамочкой открыли в этот момент два новых, совсем особых способа спускаться с горы.

Для этого необходимы: во-первых, покрытый снегом горный склон, где на корке льда лежит пласт мягкого талого снега; затем, пропасть со снежным скатом, крутизна которого наверху больше, чем внизу; далее, еще сколько-то снежных склонов и пропастей по вкусу участников и, наконец, какое-нибудь снежное плато или не слишком изобилующий трещинами ледник, а можно просто удобный, не очень каменистый склон. И тогда вы покатитесь как по желобу.

Мамочка применяла боковой прием. Она катилась клубочком. Поскольку она упала в липкий снег, то уже через полминуты из нее получился преотличный снежный ком, главную массу которого составлял снег из снежной лавины, такой чистый и обильный, о каком можно только мечтать. Перед ней шел плотный слой снега, что, собственно, и было основой обоих наших методов. Надо, чтобы вы упали на свою порцию снега, а не она на вас, иначе вы будете ею раздавлены. Еще необходимо, чтобы в состав снежного кома не входили сорвавшиеся каменья.

Я, со своей стороны, прошел как снегоочиститель и приземлился раньше мамочки, хотя и медленнее ее и, возможно, с меньшей грацией, однако с большим достоинством. Кроме того, я куда больше сумел увидеть. Но все равно это был стремительный полет. И я не успел перевести дух,  как мамочка  пролетела  над краем  скалы  и  исчезла  в  воздухе.

Весь этот полет до момента, когда я выбрался из пропасти, походил на бешеный спуск с горы на санях, и еще это было как во сне.

Я всегда думал, что падать, наверно, очень страшно. А оказывается — ни капельки. Я готов был провисеть не одну неделю в этих снежных тучах,— так спокойно было у меня на душе. У меня было в ту пору такое ощущение, будто я уже умер и это не имеет ни малейшего значения. Я не был напуган,— ну просто ничуть! — но при этом не испытывал хоть какого-нибудь неудобства. Бац! Мы на что-то налетали, и я ждал, что сейчас разлечусь в куски. Но нас просто скинуло на нижнюю часть покрытого снегом склона, вдобавок еще под таким крутым углом, что это прервало на миг наше падение. И опять мы покатились вниз. Теперь уже я мало что видел вокруг, потому что голова моя была вся залеплена снегом, только ноги вытянуты вперед в неком подобии сидячей позы, и тут мой полет замедлился, потом опять убыстрился, я обо что-то слегка ударился, потом ударился посильнее, ударился еще и еще и замер. Я был сейчас погребен в снегу и сдвинут на бок— на правое плечо мне навалилась тяжелая глыба снега.

Мгновение я сидел  неподвижно,  наслаждаясь покоем,  а потом  во мне проснулась тревога — что же с мамочкой,— и я стал выбираться из-под снега. Это было не так просто, как вам кажется: снег, местами

твердый, местами мягкий, превратился в некое подобие гигантской губки, и я, придя в ярость, копал и ругался на чем свет стоит, пока наконец не справился с этим делом. Я вылез из-под снега и увидел, что нахожусь на краю огромного сугроба совсем рядом с верховьем ледника Магенруе. А вдали, вверху, справа от ледника и ближе к противоположному склону, что-то вроде черного тараканчика барахталось в центре огромного развалившегося надвое снежного кома.

Я поднес обе руки ко рту и издал доступное мне подобие тирольского «иодель-ди!», и вскоре я увидел, что мамочка машет мне рукой.

Мне потребовалось почти двадцать минут, чтобы добраться до нее. Памятуя о своем тяготении к расселинам, я с особой осторожностью обходил каждую из них. Когда я приблизился к мамочке, лицо у нее было встревоженное.

— Что ты сделал с проводниками? — спросила она.

— У них тяжелая поклажа,— сказал я;— Они спускаются другой дорогой. Тебе понравился этот спуск?

— Не очень, дружок,— ответила она,— но, кажется, я скоро ко всему привыкну.