Олег сбросил верхнюю одежду и остался в майке, трусах и носках. Валерий оглядел сына и понял, что тот выглядит, действительно, словно чужой.

— Ложись, — сказал он и указал на землю, из которой росли оранжерейные деревья и цветы.

Олег лёг. Несмотря ни на что, он настолько доверял своему отцу, что беспрекословно выполнял любые его приказы.

Почва сдвинулась. Она стала подвижной, словно зыбучие пески, и двинулась вокруг Олега, занявшего на ней место. Она поглощала его, но в то же время он становился частью этой самой земли. А она становилась частью его.

— Все мы суть — земля, — говорил Валерий слова, выученные давным-давно в детстве. — Из земли мы вышли, в неё и уйдём в конце пути. Род — бог наш, сотворивший нас из глины и давший править над почвами и недрами. И наш род — плоть от плоти великого Рода. А этот отрок — часть моего рода. Это мой сын, наречённый Олегом, которого я принимаю в свой род и тем самым признаю его сыном самого Рода.

Земля двигалась быстрее, оплетая и обнимая Олега. Она сыпалась сквозь его пальцы, напитывала силой и, наконец, лепила его магическую оболочку. С последними словами Валерия, замерла и земля, открыв юношу, которого Валерий до этого не знал.

Нет, выглядел Олег точно также, как и до этого, хотя казался более подтянутым. Основные перемены произошли в его взгляде. Он стал смотреть совершенно иначе. Уверенно, по-взрослому, без испуга.

— Что чувствуешь? — спросил Чернышёв-старший, глядя на преобразившегося сына.

Тот обернулся к земле, из которой только что встал, и шепнул что-то совсем тихое. Почва подалась, снова заволновалась и вдруг выгнулась аркой с провалом посередине. Олег подставил руку, и земля пересыпалась к нему на ладонь, снова выгнувшись, но уже в более миниатюрную фигуру.

Валерий даже не сразу понял, что его сын на ладони держит символическое изображение сердца. А когда увидел, то почувствовал комок в горле.

Восемнадцать долгих лет он отравлял жизнь собственному сыну. Только потому, что был обижен на его мать.

Открыв объятия, он принял в них Олега и прижал к себе крепко-крепко.

— Ну вот ты и дома, сынок, — проговорил он, вдыхая запах свежей земли, идущий от сына. — Вот ты и дома.

* * *

Варвара постучалась в палату к матери минут через десять после того, как от неё ушла сестра. Валя приходила узнать о самочувствии принцессы и её семьи, да и поболтать. В окружении незнакомых людей ей было достаточно сложно, вот она и стремилась к тем, кого знала.

Варя передала ей разговор с Никитой, и та его мнение ожидаемо поддержала. Более того, она нашла слова, которые нашли отклик в сердце принцессы. И ещё напомнила, что как первородная принцесса могла бы ненавидеть сестру за все свои горести, но не видит в этом смысла. Так и Варя должна быть целостной натурой и не жить одной лишь местью.

Они долго общались на свои девчачьи темы, пока Валю не позвала Белла. Они с Сан-Донато постоянно дежурили возле палат императорской семьи, чтобы не допустить ещё одного покушения.

— Здравствуй, дочь, — сказала Елизавета Фёдоровна, когда Варя подошла к её кровати. — Как себя чувствуешь?

— Да я-то нормально, — сказала принцесса и села на стул возле изголовья кровати.

Обе замолчали и практически одновременно вздохнули.

Уже несколько часов из реанимации не было никаких вестей. Это было и плохо, и хорошо одновременно. Потому что ободряющих новостей оттуда не ждали. Слишком уж сильны были ранения императора.

— Ты хорошо выглядишь, — Елизавета Фёдоровна, наконец, нарушила тишину. — И спокойная такая. Я думала, ты там до сих пор рвёшь и мечешь.

— Валя приходила, — выдала принцесса и тут же спохватилась. — Ой!

— Ничего, — императрица махнула рукой и улыбнулась, — она какая-никакая, но твоя сестра.