Вспыхнулъ огонекъ и засвѣтился въ фонарѣ. Сторожъ развязалъ мотню и вывалилъ рыбу въ подставленную корзинку. Дѣйствительно, запрыгали двѣ небольшія щуки, лещъ въ полъ-аршина, головль и съ десятокъ плотвы.

— Ни одного окуня. Скажи на милость… А мы трафили здѣсь въ омуткѣ окуней подцѣпить, — заговорилъ буфетчикъ.

— Все-таки на уху есть. Вонъ и ершики плещутся, — отвѣчалъ сынъ лавочника. — Бери себѣ щукъ, Миней Иванычъ, за твою подмогу.

— Нѣ… Щукъ я не ѣмъ… — отрицательно потрясъ головой сторожъ, улыбаясь.

— Отчего? Эдакая рыба вкусная.

— Коли вкусная, то ты самъ ее и ѣшь, а мнѣ давай леща или головля. Я и самъ-то щуку выловлю, такъ кому-нибудь дарю, коли продать некому.

— Отчего?

— Рыба грѣшная.

— Чѣмъ грѣшная?

— Да вѣдь она въ водѣ, что волкъ въ лѣсу. На слабаго нападаетъ. Нападетъ и проглотитъ.

— Да вѣдь и ты на сильнаго не нападешь.

— Я-то? Я, однако, своего брата, человѣка жрать не стану, а она жретъ. Рыба и рыбу жретъ. Вонъ плотичка… Та муху норовитъ… Та не станетъ своего брата, рыбу жрать.

— Да вѣдь и окунь рыбу жретъ.

— Рѣдко. А у котораго въ брюхѣ рыба — я и окуня ѣсть не стану. Начну потрошить, увижу, что съ проглоченной рыбой — вонъ его.

— И судакъ жретъ. Судакъ не беретъ. Онъ муху, червя… Вонъ харіусъ, плотва и лещи муху жрутъ — этихъ я обожаю.

— Ой, ой, ты какой!

— Да вѣдь не показано намъ, чтобы хищное ѣсть. Вонъ ястребъ, онъ птицу жретъ, такъ нешто мы его ѣдимъ? Гуся ѣдимъ, потому онъ сѣменами живетъ, травку щиплетъ, курицу ѣдимъ, рябовъ ѣдимъ, тетерку, утку ѣдимъ.

— Вотъ ужъ утка-то самая что ни-на-есть хищная. Она и лягушку, она и рыбу…

— А утку все-таки жрать не станетъ. Сожретъ-ли утка утенка? Ни въ жизнь…

— Ну, вотъ тебѣ головль.

— За головля спасибо. Этотъ рыбы не жретъ.

Сторожъ взялъ головля и потащилъ его къ себѣ въ караулку. Вернувшись, онъ сказалъ:

— Ну, что-жъ, подноси обѣщанное.

— А вотъ сейчасъ… Дай рыбу убрать.

Сынъ лавочника вывалилъ изъ корзинки рыбу въ садокъ, помѣщающійся въ лодкѣ, и досталъ бутылку и стаканъ.

— Водку-то тятенька тебѣ пить не запрещаетъ?

— Объ голову бутылку разобьетъ, коли увидитъ. А я тайкомъ… Это вонъ Николай изъ заведенія подсудобилъ. Его водка изъ трактира, а моя закуска изъ лавки. Кто чему специвалистъ. Такъ мы и дѣйствуемъ. Ну-ка, соси.

Сторожъ выпилъ стаканчикъ, сплюнулъ длинной слюной и отерся рукавомъ.

— Важно, — сказалъ онъ. — Давай ситнику. Вѣдь вотъ ты, подлецъ, Николашка, для себя хорошей водки захватилъ, а насъ какой въ трактирѣ подчуешь? Пополамъ съ водой, — отнесся онъ къ буфетчику.

— На то торговля, — отвѣчалъ тотъ.

— Ну, я теперь въ доску побью для видимости, чтобы хозяинъ слышалъ, что не сплю, — сказалъ сторожъ. — А вы собирайте неводъ, да вонъ тамъ за плотомъ половите. Тамъ и глубоко, да и травка есть, а рыба въ травѣ стоять любитъ. Даве тамъ страсть какъ плескалась, — указалъ онъ мѣсто, отошелъ отъ берега и началъ бить въ доску.

Билъ онъ усердно, въ тактъ, дѣлая музыкальныя фигуры и выбивая дробь, наконецъ особенно громко ударилъ палками въ послѣдній разъ и умолкъ.

— Ловко отбарабанилъ! — крикнулъ ему лавочникъ отъ лодки.

— Еще-бы! Я барабанщику и тому не уступлю.