— Гдѣ-же онъ?

— Да кто-жъ его вѣдаетъ! Надо полагать, не зашелъ къ намъ въ рѣку. Думали, у береговъ по норамъ подъ кореньями не сидитъ-ли… Ребятишки раздѣвались и лазали, всѣ передрогли — нѣтъ налима. Поднадулъ налимъ. Развѣ вотъ что вѣтеръ перемѣнится, да къ Покрову его пригонитъ. А только передъ заморозками-то онъ не очень любитъ.

Миней пососалъ потухшую трубку, потомъ выбилъ изъ нея золу и спряталъ за пазуху.

— И лещъ нонѣ поднадулъ, совсѣмъ поднадулъ, продолжалъ онъ. — Прежде ягода цвѣтетъ — онъ тутъ. А нонѣ до самой калины я его ждалъ — нѣтъ. И калина отцвѣла, а его такъ и не было. Куда онъ дѣвался — и ума не приложу.

— Можетъ быть еще зайдетъ.

— Что вы! Ни въ жизнь. Онъ только на калиновый цвѣтъ идетъ, а ужъ теперь и калина вызрѣла и воробьи ее съѣли. Не повеселилъ и лещъ.

— Кто-же веселилъ-то?

— Окунь, головль, плотва, подлещикъ. Эта рыба такая, что она и весной, и лѣтомъ, и осенью… Одно только — вѣтровъ она боится. Вотъ какъ вѣтеръ утихнетъ, хочу на мушку половить попробовать. Любитъ онъ послѣ вѣтровъ за мушкой погоняться.

— А отчего ты по ручьямъ миногъ не ловишь? Вонъ ребятишки сколько ихъ вылавливаютъ!

— Не показанная на ѣду рыба, — отвѣчалъ Миней.

— Какъ не показанная! Маринованная минога — отлично… Ты посмотри, сколько въ Петербургѣ ихъ покупаютъ.

— Такъ вѣдь то господа покупаютъ. А намъ минога не показана.

— Отчего?

— Оттого, что она на змѣю похожа. Что угрь, что минога — это водяному приспѣшники, ему они слуги.

— Ну, вотъ… — махнулъ рукой молодой человѣкъ. — Кто это тебѣ сказалъ?

— Отъ стариковъ извѣстно. Что по лѣсамъ лѣшему змѣя, то водяному въ водѣ угрь и минога Вьюнъ по нашему. Минога — это вьюнъ. Такъ вотъ вьюнъ и угрь — водяному приспѣшники. И у домоваго тоже на манеръ вьюна приспѣшники есть. Тоже на змѣю похожъ, — прибавилъ Миней.

— Кто такой?

— Ужъ. Ужъ — его приспѣшникъ, потому-то онъ около жилья и живетъ. Вонъ у насъ на заводѣ подъ старыми хлѣвами — страсть ихъ сколько. Вылѣзутъ на солнышко, да и грѣются. Они грѣются, а домовой на нихъ любуется. А попробуй убить ужа — домовой тебя мучить начнетъ, потому это это гадъ.

— Кто-же это видѣлъ, какъ домовой на ужей любуется? — улыбнулся молодой человѣкъ.

— Старые люди видѣли, кому открыто. Они видѣли и намъ сказали, а мы должны вѣрить. Вы нашего кучера Григорія помните?

— Еще-бы не помнить! Рыжій такой былъ.

— Ну, вотъ… Онъ разъ возьми да ужа-то и убей. За змѣю его принялъ. Такъ что-жъ вы думаете! Только Григорій въ сараѣ на койку спать легъ, а онъ его съ койки стащилъ да головизной объ полъ.

— Кто онъ-то?

— Да домовой. Кому-же больше? Какіе вы странные! И такъ три ночи подъ рядъ. Потомъ ослобонилъ. Нѣтъ, ужей не надо бить.

Молодой человѣкъ недовѣрчиво покачалъ головой, вскинулъ ружье на плечо и сказалъ Минею:

— Ну, прощай. Пойду пошляться.

— На охоту?

— Да вотъ думаю гусей-то перелетныхъ покараулить.

— Не убьете. Ни въ жизнь не убить. Гусь высоко летитъ, гусь летитъ выше выстрѣла. Онъ хитеръ. Онъ понимаетъ. Хитрѣе гуся и птицы нѣтъ.

— У меня берданка далеко беретъ.

— Онъ и берданку понимаетъ. Вы думаете, онъ берданки не понимаетъ? Онъ все понимаетъ. Вѣдь молодые гуси никогда одни не летятъ. Съ ними всегда старый гусь. Старый гусь впереди. И этотъ гусь передовикъ съ молодыми стадами лѣтъ по двадцати летаетъ, такъ какъ-же ему не знать!

— Попробую.