— Ты рассуждаешь, как магистр богословия!

— Я женщина неученая, но от всего сердца говорю, ваша светлость! Цветущая юность дается в жизни только раз, ибо какому черту, прости Господи, мы, бедные женщины, годны, состарившись? Разве на то, чтобы сторожить золу в камельках. Прогонять нас на кухню мурлыкать с кошками, пересчитывать горшки да противни. Сказано: молодицам покормиться, а старухам подавиться. Красота без любви — все равно, что обедня без «Отче Наш», а ласки мужа унылы, как игры монахинь.

Герцогиня опять рассмеялась.

— Как? Как? Повтори!

Старуха посмотрела на нее внимательно, и, должно быть, рассчитав, что достаточно позабавила пустяками, опять наклонилась к уху ее и зашептала.

Беатриче перестала смеяться.

Она сделала знак. Рабыни удалились. Только арапчонок остался на вышке: он не понимал по-итальянски.

Их окружало тихое небо, бледное, как будто помертвелое от зноя.

— Может быть, вздор? — сказала, наконец, герцогиня. — Мало ли что болтают…

— Нет, синьора! Я сама видела и слышала. Вам и другие скажут.

— Много было народу?

— Тысяч десять: вся площадь перед Павийским замком полна.

— Что же ты слышала?

— Когда мадонна Изабелла вышла на балкон с маленьким Франческо, все замахали руками и шапками, многие плакали. «Да здравствует, — кричали, — Изабелла Арагонская, Джан-Галеаццо, законный государь Милана, и наследник Франческо! Смерть похитителям престола!»…

Беатриче нахмурилась.

— Этими самыми словами?

— Да, и еще хуже…

— Какие? Говори все, не бойся!..

— Кричали — у меня, синьора, язык не поворачивается — кричали: «Смерть ворам!»

Беатриче вздрогнула, но, тотчас преодолев себя, спросила тихо:

— Что же ты слышала еще?

— Право, не знаю, как и передать вашей милости…

— Да ну же, скорее! Я хочу знать все!

— Верите ли, синьора, в толпе говорили, что светлейший герцог Лодовико Моро, опекун и благодетель Джан-Галеаццо, заточил своего племянника в Павийскую крепость, окружив его наемными убийцами и шпионами. Потом стали вопить, требуя, чтобы к ним вышел сам герцог. Но мадонна Изабелла ответила, что он лежит больной…

И мона Сидония опять таинственно зашептала на ухо герцогине.

Сперва Беатриче слушала внимательно; потом обернулась гневно и крикнула:

— С ума ты сошла, старая ведьма! Как ты смеешь! Да я сейчас велю тебя сбросить с этой вышки, так что ворон костей твоих не соберет!..

Угроза не испугала мону Сидонию. Беатриче также скоро успокоилась.

— Я этому и не верю, — молвила она, посмотрев на старуху исподлобья.

Та пожала плечами:

— Воля ваша, а не верить нельзя…

— Изволите ли видеть, вот как это делается, — продолжала она вкрадчиво, — лепят маленькое изваяние из воска, вкладывают ему в правую сторону сердце, в левую — печень ласточки, прокалывают иглою, произнося заклинания, и тот, на кого изваяние похоже, умирает медленною смертью… Тут уж никакие врачи не помогут…

— Молчи, — перебила ее герцогиня, — никогда не смей мне говорить об этом!..

Старуха опять благоговейно поцеловала край умывальной одежды.

— Ваше великолепие! Солнышко вы мое ясное! Слишком люблю я вас — вот и весь мой грех! Верите ли, со слезами молю Господа за ваше здоровье каждый раз, как поют «Magnificat» на повечерии св.