Она заметила бумажный пакет для продуктов, торчащий из урны, и взяла его. Чуть дальше нашла то, что искала: ряд телефонных автоматов.

Чарли стояла, глядя на них, и боялась. Боялась, потому что папуля снова и снова говорил ей: нельзя этого делать… с самого раннего детства это было Плохо. Она не всегда могла контролировать Плохое. Могла причинить вред себе, или кому-то еще, или множеству людей. Тот случай

(ох мамочка извини боль повязки крики она кричала я заставила мою мамочку кричать… и я никогда этого больше не сделаю… никогда… потому что это Плохо)

на кухне, когда она была совсем маленькой… но ей и теперь очень больно даже думать об этом. Это было Плохо, потому что если дать ему волю, оно распространялось повсюду. И это пугало.

Было и еще кое-что. Импульс, к примеру. Так это назвал папуля, импульс. Только ее импульс был куда сильнее, чем папин, а потом голова у нее никогда не болела. Но иногда потом… вспыхивал огонь.

Название для Плохого звенело у нее в голове, когда она стояла, нервно глядя на телефонные будки: пирокинез. «Ничего не поделаешь, – как-то сказал ей папуля, когда они еще жили в Порт-Сити и по глупости думали, что находятся в полной безопасности. – Ты – воспламенитель, лапочка. Большущая зажигалка “Зиппо”». Тогда ей это показалось забавным, и она рассмеялась, но теперь уже ничего забавного не видела.

Существовала и другая причина, по которой ей следовало обходиться без импульсов: о них могли прознать. Плохие люди из Конторы.

– Я понятия не имею, что именно они о тебе знают, – сказал ей папуля, – но я не хочу, чтобы они узнали еще больше. Твой импульс не похож на мой, детка. Ты не можешь заставить людей… изменить свое мнение, верно?

– Н-нет…

– Но ты можешь заставлять вещи двигаться. И если они сумеют разглядеть некую систему, а потом свяжут эту систему с тобой, наше положение станет еще хуже.

И это было воровство, то есть тоже Плохое.

Не важно. У папули болела голова, и им надо попасть в тихое, спокойное место, пока он еще может думать. Чарли двинулась к будкам.

Их было пятнадцать, с изогнутыми сдвижными дверями. Войдя в будку и закрыв дверь, ты словно оказывался в большой капсуле контака с телефоном на стенке. Идя вдоль будок, Чарли видела, что большинство пусты. В одну с трудом втиснулась толстая женщина в спортивном костюме, что-то говорила, слушала и улыбалась. В третьей с конца будке молодой человек в военной форме сидел на маленьком стульчике. Дверь он оставил открытой, и его ноги торчали наружу. Молодой человек тараторил:

– Салли, подожди, я понимаю, что ты чувствуешь, но я могу все объяснить. Абсолютно. Я знаю… знаю… но если ты позволишь мне… – Он поднял голову, увидел девочку, которая смотрела на него, убрал ноги, задвинул изогнутую дверь, все единым движением, словно черепаха, убирающая голову и лапы под панцирь.

Выясняет отношения с подружкой, подумала Чарли. Наверное, бросил ее. Я никогда не позволю парню так поступить со мной.

Отдающийся эхом голос по громкой связи. Крыса страха в глубинах сознания, гложущая нервы. Ни одного знакомого лица. Она чувствовала себя одинокой и очень маленькой, по-прежнему тосковала по матери. Она собиралась украсть, но стоило ли придавать этому значение? Контора украла жизнь ее матери.

Чарли вошла в последнюю будку, похрустывая бумажным пакетом. Сняла трубку с рычага, прикинулась, будто говорит – привет, дедушка, мы с папулей только что приехали, все хорошо, – и сквозь стекло огляделась, чтобы понять, не наблюдают ли за ней.