Итак, я считал, что это бегство. Бабушка сбежала, как девчонка. В этой истории было много смущавших нас обстоятельств. Например, бабушкина кровать оказалась застелена, в комнате царил идеальный порядок; к тому же, судя по всему, бабушка надела свое выходное платье. В квартале, однако, все было тихо, никто слыхом не слыхивал ни о каких происшествиях. Разумеется, этого было мало для выводов, но я больше прислушивался к интуиции. Бабушка, скорее всего, исчезла по собственной воле. Возможно, мы просто старались таким образом себя утешить. Отец в эту версию не верил, говорил, что у бабушки было мало денег. Полиция ничего нового сообщить не могла. Потекли дни, состоявшие из бесконечно долгих часов.

Все наши дальнейшие действия были одно нелепее другого: отчаяние мешало нам рассуждать трезво. Я решил расклеить в районе дома престарелых объявления, как в случае, если потерялась кошка. Найти недавнюю бабушкину фотографию оказалось непросто, последние снимки были сделаны либо на фоне именинного торта, либо еще по какому-нибудь праздничному случаю. Я подумал, что смешно объявлять о пропаже человека и давать такую фотографию. Однако выбора у меня не было, а главное, не было времени на подобные размышления. Под фотографией я написал предположительное время и день бабушкиного исчезновения. И всякий раз, приклеивая объявление, я чувствовал, как странно смотрят на меня люди. Меня осуждали. Я делал что-то предосудительное. Я чувствовал, что вызываю не сочувствие, а враждебность. Как будто объявление о том, что человек ушел и не вернулся, свидетельствует о вине того, кто это объявление дает. В глазах прохожих я превращался в злодея, который дурно обращался со своей бабушкой и теперь, когда она сбежала, оказался в идиотском положении. В объявлении я указал свой номер телефона, но был уверен, что никто не воспримет всерьез мою жалкую попытку отыскать бабушку. Однако в течение нескольких часов я получил массу звонков. Звонили подростки, гоготали в трубку (я так и видел их угреватые физиономии), заверяли, что это они «укокошили бабульку»; звонили какие-то бездельники, задавали дурацкие вопросы, хотя было понятно, что помочь они не могут. Позвонил даже журналист из «Франс-Суар», который нашел эту историю оригинальной и собирался написать статью. Пожалуй, такая публикация могла бы нам помочь, но мне не хотелось превращать бабушку в персонаж рубрики происшествий. Я уж не говорю о том, что позвонило немалое количество старушек, представившихся подругами бабушки и утверждавших, что они знают, где она: «Да-да, месье, я вам точно назову место, сейчас-сейчас, дайте вспомнить…» Но вспомнить они ничего не могли, потому что ничего не знали. Вся эта комедия заставила меня вернуться вечером в тот квартал и снять объявления. Прохожие мимоходом интересовались: «А, так вы нашли ее, да?» Я едва слышно отвечал «нет».

Правильнее всего, конечно, было бы расспросить людей в доме престарелых. Возможно, кто-то из пансионеров что-то знал. Однако я был достаточно близок с бабушкой и понимал, что никаких новых друзей у нее там не появилось. Самое большое, на что она была способна, это обменяться с кем-нибудь парой слов. Но рассказать о своем замысле — никогда. Директриса допросила персонал. Никаких результатов. Никто ничего не знал. Отец меж тем вернулся домой, ему надо было заниматься моей матерью. Я толком еще ничего не понимал. В моем мозгу мамина болезнь совместилась с исчезновением бабушки, и я решил, что поеду проведать родителей на следующий день. Один из моих дядьев помогал мне в моих поисках: узнав про бабушку, он взял несколько дней отпуска. Удивительное дело, как трагедии объединяют семью. Я редко когда его видел, нам нечего было друг другу сказать, но в тот момент мы неожиданно сблизились. Мы сплотились, хотя наше единство не было основано на общности интересов или воспоминаний, нас связывали лишь узы крови.

Мы бродили по коридорам дома престарелых, и я чувствовал, что дядя корит себя за то, что в последнее время мало уделял матери внимания.