Чтобы не казаться таким уж страшным, я улыбался во весь рот направо и налево, но это возымело обратный эффект: на некоторых лицах явственно отразился страх. Я решил отойти в сторонку, чтобы никого не смущать. Шум возбужденных голосов стих довольно быстро, промчался, как ураган, разметающий все на своем пути. Несколько минут — и суеты как не бывало. Я приехал сюда во второй раз, подчинившись безотчетному порыву, и теперь не очень представлял себе, что делать. Я вошел во двор и сел на скамейку. Прошло несколько минут (не знаю точно сколько, я не в ладах со временем), и из дверей школы вышла женщина. Молодая. В первом появлении человека, которому суждено сыграть важную роль в вашей жизни, есть что-то магическое.
Никогда не забуду, каким шагом она ко мне приближалась. Походка ее была довольно решительной. На ней было темно-синее платье, строгое и однотонное, а волосы на затылке собраны в высокий хвост. Я мог бы рассказывать о ее приближении бесконечно, на протяжении нескольких страниц. Безо всякого усилия. В тот момент я ничего о ней не знал. Она была одной из трех миллиардов других женщин планеты, без имени и лица. Я даже не знал тогда, что ее зовут Луиза. Не знал, что она работает в этой школе уже три года и теперь ведет третий класс. Не знал, что она занимается на театральных курсах, но в скором времени бросит их, сочтя, что у нее нет таланта. Не знал, что ее любимые режиссеры — Вуди Аллен и Аки Каурисмяки. Что она любит Мишеля Гондри, особенно его фильм «Вечное сияние чистого разума», о стирании любовной памяти. Что она увлечена французским кино 70-х годов и любит Клода Соте, Мориса Пиала, Ива Робера. Они напоминали ей детство. Конец 70-х годов был окрашен для нее в оранжевый цвет. Она чувствовала, что родилась из этого оранжевого. Совсем маленькой она обожала ходить по траве и мечтала иметь собственную плакучую иву. Состояния мрачной сосредоточенности чередовались у нее с упоенной мечтательностью. Она любила, когда идет дождь, потому что тогда могла надеть свои красные сапожки. Красный был для нее олицетворением 80-х. Она ловила улиток, но потом, усовестившись, всегда отпускала их на волю. Много лет подряд каждую осень она собирала опавшие листья, чтобы похоронить их, как полагается. Когда эта женщина шла ко мне, я не знал еще, что она любит матрешек и октябрь месяц. Я не знал также, что она любит баклажаны и Польшу. Не знал, что в ее жизни было несколько любовных историй, закончившихся разочарованием, и что она начала отчаиваться, устав ждать любви. Иногда ей даже казалось, что любви нет вовсе. И тогда она сама себе представлялась трагической героиней русского романа. Счастливой она себя чувствовала, когда бывала с детьми, в эти моменты из русской героини она превращалась в жизнерадостную итальянку. Самая серьезная любовная история у нее была с молодым человеком по имени Антуан. Но он уехал учиться в Париж и там увлекся не столько Парижем, сколько парижанкой. Луизу это больно ранило. Пришлось убедить себя, что он ее просто недостоин. Впрочем, он сделал попытку к ней вернуться, и это пролило бальзам на ее уязвленное самолюбие. Теперь все это было позади. Она шла ко мне — а я не знал, что она любит читать лежа в ванне, что может принимать ванну до шести раз в день. Она любила, когда на ноги ей льется горячая вода. И уж тем более я не знал про ее великую страсть к Шарлотте Саломон. Она была влюблена в ее трагическую судьбу, в ее глубину, в ее работы. Я ничего этого не знал, а она решительно приближалась ко мне в первый раз, чтобы спросить: «Чем я могу вам помочь?»
Жизнь Шарлотты Саломон оказалась короткой и трагичной; двадцати шести лет, будучи беременной, она погибла в газовой камере Освенцима. Училась она в берлинской Школе изобразительных искусств и считалась одной из самых одаренных студенток, но в 1939-м, из-за еврейского происхождения, вынуждена была покинуть Германию и уехать к бабушке с дедушкой, поселившимся на Лазурном Берегу. |