Я купил себе ружье с обрезанным стволом. Не знаю, что на меня нашло. Я совершенно не способен воспользоваться этой штуковиной и не представляю, зачем она может мне пригодиться: сам я по натуре человек спокойный, а врагов моих можно пересчитать по пальцам одной руки. К тому же эта штука стоила мне целого состояния. Но я сохранил ее, она красивая.

Ею можно оторвать человеку голову с расстояния в пятьдесят метров.

Мы целыми днями валялись в кровати, питаясь исключительно паштетом из гусиной печенки и кока-колой (анорексия – это гедонизм), смотря по телеку видеоклипы, пока передачи не заканчивались. Случалось иногда, что мы ели также фисташки, но от этого у нас появлялись язвочки во рту. Что еще? Мы наизусть заучивали диалоги Мишеля Одиара, воровали стаканы на вечеринках, носились на мотороллере, слушая Кэта Стивенса, «Ослиную шкуру» Мишеля Леграна, Сару Вон, и думали, что нас ничто не сможет остановить, что можно быть счастливыми безнаказанно. Мы еще не читали Э. М. Чорана: мы были так милы.

Кошка будила нас, чтобы ей дали поесть. Мне нравилась простота наших отношений: любовь в обмен на жратву. Наши взаимоотношения строились на несомненно более здоровых основах, нежели у большинства представителей человеческого рода. Стоило мне протянуть ей тарелку, как раздавалось довольное урчание: дашь на дашь.

Я был в отличном настроении, и меня это жутко пугало. Любая ерунда вызывала у меня улыбку, и я непрестанно наполнял легкие свежим воздухом. Однажды у меня даже навернулись слезы на глаза, когда я смотрел какой-то мыльный сериал. Никогда еще мне не удавалось так радоваться жизни. Райзер говорил, что его тошнит от счастливых людей. Я разделяю его мнение, хоть он и умер из-за этого.

Анна приносила мне круассаны, и хотя я не урчал, мысленно я так и делал. Потом я целовал ее в глаза в каждой комнате квартиры и признавался в любви, особенно в спальне. Раз уж Анна ДЕЙСТВИТЕЛЬНО была самой красивой девушкой на земле, зачем от нее это скрывать?

Мы были такими милашками. Мы пили «Вильямин».

Или откупоривали шампанское в порту Сокоа: «И ты, Брют!»

Мне повезло: Анна терпела мои каламбреды.

Так прошло немало времени, и я все реже и реже выбирался по вечерам из дома.

Когда любишь, не считаешь. Впрочем, нет: считаешь дни и часы, иногда минуты. Два дня Анна не проявлялась, и я постарел на десять лет. Я дежурил у телефона, разобрал телефон, собрал телефон. Я мог бы сдать экзамен на телефонного мастера. Наконец Анна пришла. Ее отец в больнице.

У меня даже не было возможности ее отругать!

Если бы я знал, что одна из сцен этого романа будет происходить в Венеции, возможно, я бы не столь проворно вошел в литературу. Венеция – это город для заводских комитетов, любительниц гондольеров и студентов-филологов в вельветовых пиджаках. Кроме того, это единственное место, где умереть считается шикарней, чем попасть на бал. Но Анна непременно хотела туда поехать, поскольку ее отец пожелал, чтобы она представляла его на балу у его друга, князя де Г. Итак, мы сели в «Восточный экспресс». Спали мы не много; некоторые пассажиры из нашего вагона жаловались на ночной шум. Как только мы приехали в «Эксельсиор», я тут же заснул глубоким сном.

Когда я проснулся, было уже темно. Анна куда-то исчезла, но что еще хуже – я забыл в Париже свои запонки. Спускаясь в холл, по дороге я незаметно стряхнул несколько крупинок перхоти, просыпавшихся на плечи моего смокинга. Так, живее, немножко уверенности. А у Тадзио была перхоть?

Анна ждала меня в баре «Гритти». По крайней мере, она так написала в записке, которую оставила у портье. По его словам, она вышла более двух часов назад. Я сунул ему банкноту в десять тысяч лир. Надо помогать привратникам: представители этой вымирающей профессии сумели сохранить старинную традицию шпионажа и доносов. К тому же это ремесло, которое открывает двери.