Но в точке его, как в пересечении всех осей материи, где и материя уже не материя, — начнется линия четвертой, эфирной оси… второго пришествия.

Так было сказано 15 лет назад.

Треть пути рокового 50-летия почти пройдена: "Пятое Евангелие" — продолжает лежать на полочке жалким конспектом случайно записанных клочков одной из вариаций неудачного пересказа.

Это ли не катастрофа… дела Штейнера?

Только в Христиании, взятой в душу, видишь происхождение трагедии Дорнаха: "Пятое Евангелие", вложенное в камень основания, было согласием Штейнера на терновый, дорнахский венец; это "ДА" его… Иисусовой биографии, как… каждого из нас. И мы, поднявшись в "горы", из Христиании, рванулись в Дорнах… взять крест и тернии.

И тотчас, по выходе из "МИГА", у его преддверия, встретились мы с ожидавшимися [ожидавшими] болезнями: змеи обвивались вокруг каждого. Вижу теперь: слет вместе с доктором в Берлин (на пути в Дорнах) — начало болезней и всяких "засыпов": в каждом по — своему; он ездил по городам Германии, лично повторяя ракурсы "Пятого Евангелия"; происходило ж: "явление ЗАСЫПА" в каждом центре; и уже терн в него впивался; и ОТКРОВЕНЬЯ делались ПОКРОВЕНЬЯМИ; ему было ясно: "Пятое Евангелие" — не принято.

Первое следствие — социальный толчок на ближайшем генеральном собрании в Берлине под флагом… дела… Больта. Больт — не при чем: ПРИ ЧЕМ — подсознательное "Распни его", слетавшее из душ, доктора слушавших; и что — то в судьбах ОБЩЕСТВА впервые дрогнуло. Теперь, из дали лет, понимаю я все несоответствие меж МУКОЙ от бреда этого собрания и меж фактическим: все благополучно!

Он уехал из Берлина (отныне лишь "гостил" в Германии).

"Дорнах" — углубление в нем его терний, таимых от нас, чтобы нас не смутить, потому что вопреки всему, — наш сон Углублялся; несоответствие этому углублению — он исчезал перед всеми в теме… "Христос": а ведь ТЕМА была заложена в Дорнахе… перед Христианией.

И уже за всем стояла весьма странная двойственность Дорнаха: Шуман и Шуберт, Крест и "гримаса"; углубляясь индивидуально в каждом, она впервые выступила социально в 15 го ду; что в 14‑м глухо протявкало, но не выступило еще (Берлин, Генеральное Собрание), то огласило Дорнах безобразным воем; вой отразили: окончательной катастрофы не произошло.

Но вторично не случилось чего — то, что должно было случиться в дни сдачи судьбам купола Гетеанума.

За всякой мелочью случайности в духовных мирах стоит не вскрытый смысл; и видимость случайности, или "пустяк", — далеко не всегда пустяк.

Не пустяк: в Дорнахе кончилась традиция эсотерики, а "Иоанново здание" стало… "Гетеанумом"; после случившегося: не могло не стать. И — все — таки: здание, выросшее из слов "Грундштейна" (нерв "Пятого Евангелия"), увенчанное тем именно камнем, которым он любовался — ТАМ, ТОГДА, в ГОРАХ, после данной миру вести, и… "Гете". Как Гете не велик, но… я — уехал.

Следя издали за этим углублением трагедии биографии Иисуса в нем, я издали и лишь формально видел: за разгромом разгром; разгром в проведении "терхчленности", разгром внутренней жизни, о котором он вскричал в 23‑м году. Могло ли здание с задернутой завесой ("Гете" — завеса)… устоять в ударах неприятия "письмен", в него заложенных.

Оно — сгорело.

Письмена изваянных форм, развив крылья огней, унеслись в эфир, откуда отвердились формы; на этом месте могла стоять прекрасная мемория: "Мементо мори".