Замечу лишь, что все, что ни воспринималось в Бергене, — воспринималось в теме: "Рудольф Штейнер и Христос".

Все путешествие "Берген — Копенгаген" именно в силу моей смятенности остается странным выявлением полной беспомощности на физическом плане; и кабы не доброе внимание и участие К. П. [К. П. Христофоровой], мы бы, может быть, так и застряли где — нибудь: она нас даже водворила в Берлин, приютив у себя в пансионе, где мы и обосновались.

Новый встрех — лекция в Копенгагене; тут прозвучало грозно: через 50 лет культура Европы — груды развалин до возможности исчезновения книг; пора подумать заранее о книгохранилищах; пора собирать в надежные места необходимые для сохранения книги; цивилизация разовьет свои лопухи; и в их дичи исчезнут — традиции культуры, истории, историческое посвящение; что не примет импульса "Пятого Евангелия", — зарастет; а движение в нас импульса навстречу идущего к нам Христа явит его воочию в эфирном облике; "СКОТОПОДОБИЕ" и "БОГОПОДОБИЕ" — два типа завтрашнего человечества.

Человечества же в нашем среднем смысле — не будет.

Так он говорил; и сила его слов была такова, что — "падали".

Для меня лекция особенно значительна; после нее, когда я уже спешил одеваться, ко мне по лестнице (лекция читалась во втором этаже) спустилась М. Я.; и взяв за руку, сказала мне: доктор "письмо" принял, но он не ответит словами, потому что на такие письма не отвечают словами; и еще она сказала: в будущем, может быть, и я сумею НЕЧТО сказать. Никогда я ее не видел такой; но она предупреждала: "Не заболейте".

Я… все же… заболел.

Возвращаясь домой по темному Копенгагену, я забыл, где мы остановились (А. А.Т. была больна и сидела дома): ни улицы, ни номера дома, ни названия гостиницы я не знал, плутая по темным кварталам; лишь случайно наткнулся на "ДОМ".

Я понял, что я… "бездомный" и что "близкие" мне "еще" и [или] "уже" не близкие: с этой точки жизни, в ниспаде "Берлин — Дорнах-Москва", действовала карма слов: "Я — меч и разделение".

Уходила "близость" с одним [одними]; и "зрела" с другим [другими].

Это было [около] 14 октября; через 12 дней мне минуло 33 ГОДА; в этот день я думал о том, что год 33-летия есть год ответственный; — таким он и оказался.

Невольно сплетается мне тема "Христос" в Рудольфе Штейнере с одной из точек личной биографии; и — думаю, что не случайно: "Христос" — страж Большого Порога, а "ИИСУС" — "мейстер" кармы; и реальное раскрытие "глаз" и "ушей" на эту тему не может не менять кармы личностей, подготовляя… "ПОРОГ".

Доктор так говорил о "Христе", что "глаза" и "уши" раскрывались; и то, что входило в них, действовало, как закваска, меняя карму. Он говорил, а карма — менялась.

ТАК он говорил!

И — кто ТАК говорил?

Еще — штрих.

Однажды он сказал, но где, когда — не помню: истины, взятые им в еще [еще в] робком звуке, — придет время (и не так оно далеко) — будут раскрыты; ведь то, что он дает, — не есть "КИВОТ ЗАВЕТА", а весла… к отплытию: весла — нам в руки.

Плыть будем — мы.

Но к этим словам, как комментарий, нечто прибавлялось "старшими": со слов доктора к ним.

В скором времени заговорит в мире одно высокое воплощение начальника Иессейского братства, побитого камнями незадолго до Иисуса; именно: Иисус Бен — Пандиры; того, кого теософы смешивают с Иисусом из Назареи.