С замужеством, с появлением семьи общественные увлечения моей матери стали бледнеть еще быстрее, чем у моего отца. С ней произошла метаморфоза, которая являлась столь характерной для тысяч и тысяч интеллигентных женщин дореволюционной эпохи: шаг за шагом, из года в год она все больше отставала от вопросов политических, общественных и все больше замыкалась в рамках своей семьи. Постепенно семья стала средоточием всех ее интересов, почти предметом ее культа. Если основным стержнем отца было служение науке, то основным стержнем матери было служение семье. Ее лозунгом было «все для семьи», и она действительно готова была на любые неудобства, на любые жертвы, на любые страдания ради семьи. Она не жалела тут ни времени, ни сил, ни энергии. Она всех нас, своих детей (а нас было пять человек), сама выкормила, выходила, выпестовала. Она с гордостью и глубоким удовлетворением вспоминала моменты, когда кому-либо из нас грозила серьезная опасность, и она своим усердием, своей настойчивостью, своим материнским героизмом отводила ее от нас. Особенно любила она рассказывать, как я в возрасте трех-четырех лет сильно заболел золотухой. По всему моему телу пошли нарывы и экзема. Температура то и дело подымалась. Я сильно капризничал и от боли и от бесконечных втираний и перевязок, которые делала мать. Есть я ничего не хотел, а хорошее питание было одним из важнейших условий выздоровления.

— И вот, — вспоминает мать, — я стала придумывать, чем бы тебя накормить. Делала маленькие котлетки из скобленого мяса. Ты брал их в рот и сейчас же выплевывал. Тогда я решила пойти на хитрость: давать тебе котлетки вместе с вареньем. Вначале все как будто бы шло хорошо. Ты брал в рот котлетку и варенье, жевал и проглатывал. Я была счастлива. И вдруг… О, ужас!.. Когда все бывало кончено, ты вдруг начинал вытаскивать мясо из-за щеки… Варенье съедал, а котлетку клал за щеку… Я прямо готова была плакать от отчаянья.

Вообще физическому воспитанию детей мать отводила очень большое место, и всю нашу детскую жизнь она старалась строить по последнему слову гигиены. Я не раз с благодарностью вспоминал эти ее заботы.

Говорят, крайности сходятся. Наша семья могла служить тому прекрасной иллюстрацией. Несмотря на столь резкие противоположности в натуре и характере моих родителей, они как-то с течением лет сумели приспособиться, приладиться, притереться друг к другу и в конечном счете создали крепкий и здоровый семейный союз. Это не значит, конечно, что между отцом и матерью никогда не было ссор и стычек. Ого! Сколько раз мальчиком я наблюдал картинки вроде следующей.

Ужин (почему-то семейные конфликты чаще всего начинались за столом). Все мы, дети, сидим на своих местах и уплетаем за обе щеки. Мать у самовара разливает чай и перебрасывается замечаниями с каждым из нас. Отец на другом конце стола молча глотает кусок за куском (у него всегда был хороший аппетит) и о чем-то думает. Вдруг мать начинает:

— Знаешь, Мишка, надо бы сходить в гости к Куприяновым… Мы давно у них не были. Вчера я встретила в магазине у Шаниной Марью Петровну, — она на меня и смотреть не хочет. Видно, что обижена.

Куприянов — старший врач госпиталя, в котором отец работает в качестве ординатора, и поддерживать с ним нормальные отношения в порядке вещей. Другие врачи госпиталя перед Куприяновым просто заискивают как перед начальством. Отец весьма далек от подхалимства, но ему жаль тратить время даже на соблюдение минимума приличий. Поэтому он пробует отделаться от матери неопределенным междометием:

— М-х-х…

Но мать не унимается.

— Что «м-х-х»?.. Надо пойти! Неловко. Зачем ссориться с людьми?.. Пойдем в четверг вечером!

Отец, пережевывая котлету, упорно смотрит себе в тарелку и кратко бросает:

— Ну что ж, пойди.

— Как «пойди»? — начинает горячиться мать, сразу понимая, к чему клонит отец.