Вот говорит Невинсон — один из лучших публицистов Англии, убеленный сединами высокий худощавый старик. Он вспоминает о своих встречах с Кропоткиным, со Степняком-Кравчинским, с Верой Фигнер, с целым рядом других видных русских революционеров. Он читает длинный, длинный список жертв, принесенных русским пролетариатом, русским крестьянством, русской интеллигенцией на алтарь борьбы за освобождение от ига царизма, жертв известных и неизвестных, единичных и массовых, и свою простую, но доходящую до сердца речь заканчивает словами:

— У русских есть хороший обычай: когда на своих собраниях они вспоминают павших в борьбе, то встают со своих мест и, обнажив головы, остаются несколько мгновений в молчании. Последуем сегодня и мы этому примеру. Друзья, встаньте в память тех бесчисленных жертв, которыми русский народ заплатил за свое освобождение!

И весь огромный зал поднялся, как один человек. В течение нескольких мгновений в исполинском куполообразном здании царила такая тишина, что можно было слышать полет мухи. Потом сразу раздались мощные звуки органа — он торжественно и важно исполнял похоронный марш в память бесчисленных жертв революционной России.

Напряжение собрания достигло вышней точки. Подъем настроения был необычайный. У многих на глазах блестели слезы. Сидевший рядом со мной английский социалист — человек сентиментальный и религиозный — наклонился ко мне и сказал:

— Разве этот огромный зал не похож на храм? И разве наполняющая его взволнованная масса не уподобляется толпе молящихся, которые страстно простирают руки на восток, к солнцу русской революции?..

Сравнения соседа меня не тронули, но я чувствовал, что в тот вечер в Альберт-Холле происходит нечто необыкновенное. Я видел на своем веку много всяких митингов и собраний, больших я малых, открытых, и подпольных, бурных и спокойных, мирных и революционных, русских, немецких, французских, английских, скандинавских… И тем не менее митинг 31 марта 1917 года в Альберт-Холле останется навсегда в моей памяти, как один из самых ярких моментов моей жизни.

На этом митинге я пережил несколько часов совершенно беспримерного, никогда не забываемого подъема. И на этом же митинге я впервые с особенной ясностью почувствовал, что в только что начавшейся революции скрыты гигантские потенции, которые могут сделать 1917 г. новой важной вехой в тысячелетнем развитии человечества…

Социалистический лидер

Даунинг-стрит, 10…

Я не случайно попал в сырой ноябрьский вечер на эту маленькую, но всемирно известную улицу: здесь в почерневшем от времени и копоти трехэтажном здании уже триста лет находится официальная резиденция британских премьер-министров, и здесь в ту осень 1932 г. жил человек, имя которого тесно ассоциировалось в моей памяти с первыми неделями после падения царизма…

* * *

Впервые я встретился с Рамсеем Макдональдом весной 1913 г. Меня рекомендовал ему один из тогдашних английских социалистических деятелей Брюс Глэзиер, который, узнав, что я приехал в Лондон для изучения английского рабочего движения, взял меня под свое покровительство и стал вводить в социалистические и тред-юнионистские круги.

Я очень хорошо помню это первое свидание с Макдональдом Он жил тогда в Хэмпстеде по Хоунт-Род и снимал один из тех небольших, скромных коттеджей, какие обычны для среднего слоя английской интеллигенции. С некоторым волнением я, молодой, никому не известный русский социал-демократ, переступил порог этого дома — ведь предстояло встретиться лицом к лицу с одним из популярнейших лидеров британского, да и всего европейского социализма тех дней.

Макдональду было тогда под 50, но, как большинство англичан в этом возрасте, он выглядел еще очень молодо и бодро.