|
Одна из ваших машин отрезала моему отцу руку, и вы вышвырнули его на улицу без единого гроша. Моя мать умерла от чахотки. Я тоже медленно выкашливала свою жизнь, мой милый баронет, пока вы объедались изысканной пищей и отдыхали на диванах… а может быть, беззаботно дремали на роскошной церковной скамье и швыряли тысячи для того, чтобы прокормить бедных азиатов или снарядить миссионеров для обращения в истинную веру африканских язычников. Я выкашливала свои легкие и вынуждена была ходить на панель, чтобы прокормить своих младших братишек и сестренок. И я подхватила сифилис, вы, гнусный, набожный ублюдок, и все потому, что вы хотели выжать последние капли пота и крови из меня и мне подобных несчастных! Я умерла в тюрьме, потому что вы требовали от полиции, чтобы она покончила с проституцией. Вы… Вы!.. Смитсон сначала покраснел, а затем побледнел. Потом приосанился, хмуро взглянул на женщину и произнес: – Вы, распутницы, всегда найдете, кого обвинить в том, что вы начали предаваться похоти. Обвинить в том, что вы начали предаваться столь гнусным вожделениям! Бог знает, что я стойко следовал его заповедям! Он повернулся и пошел прочь, но женщина побежала за ним и замахнулась на него своей чашей. Все произошло очень быстро. Кто то вскрикнул. Смитсон повернулся и присел. Чаша едва задела его макушку. Смитсон быстро шмыгнул мимо женщины и, прежде чем та опомнилась, затерялся в толпе. К несчастью, отметил Руах, мало кто понял, что происходит, потому что там не было никого, кто понимал бы по английски. – Сэр Роберт Смитсон, – задумчиво произнес Бартон. – Насколько мне помнится, он владел хлопкопрядильными фабриками и металлургическими заводами в Манчестере. Он был известен своей благотворительностью и добрыми делами среди язычников. Умер он, как я помню, в 1870 году в возрасте что то около восьмидесяти лет. – И вероятно, в твердом убеждении, что за свои дела будет вознагражден на небесах, – сказал Лев Руах. – Разумеется, ему и в голову никогда не приходило, что он убийца многих сотен людей. – Если бы он не эксплуатировал рабочих, это делал бы кто нибудь другой, уж будьте в этом уверены! – засмеялся Бартон. – Вот! Вот! Именно этим оправдывались очень многие на протяжении всей истории человечества, – взорвался Руах. – Между прочим, в вашей стране были промышленники, которые следили за тем, чтобы зарплата и условия труда рабочих улучшались. Одним из таких идеалистов был… да, Роберт Оуэн. 10 – Не вижу особого смысла спорить о прошлом, – примиряюще произнес Питер Фригейт. – Мне кажется, нам следовало бы заняться нашим нынешним положением. Бартон поднялся. – Вы как всегда правы, янки! Нам нужен кров над головой, орудия и Бог знает что еще! Но прежде всего, я думаю, нам стоит взглянуть на стойбища людей на равнине и посмотреть, чем занимаются их обитатели. В это мгновение из за деревьев на холме, возвышавшемся над ними, показалась Алиса. Фригейт первым заметил ее и разразился хохотом: – Последний крик моды в одежде высокородных леди! Бартон повернулся и изумленно вытаращил глаза. Харгривс нарезала длинные травянистые прутики и сплела из них одежду из двух предметов, одним из которых было что то вроде пончо, прикрывающее грудь, а другим – юбка, ниспадающая до икр. Эффект был довольно странный, хотя именно его ей и следовало бы ожидать. Когда она была нагая, лысая голова не так уж сильно вредила ее женственности и красоте. Но в этом зеленом, бесформенном, оттопыривающемся одеянии ее лицо сразу же стало мужеподобным и некрасивым. Остальные женщины столпились возле нее и стали ощупывать пряжу из стеблей и пояс из травы, поддерживающий юбку. – Самое большое неудобство – трава сильно раздражает кожу, и она все время чешется, – сказала наконец Алиса. |
