Я зацепила за уши крючки маски. Нефрит, повешенный мной на шею, лежал ледяной каплей у меня над сердцем. Я поднялась, повернулась и пошла к более плоской местности рядом с озером, где я могла выбраться на волю, и идти куда пожелаю.

Когда он окликнул меня, мне хотелось и обернуться и не оборачиваться, а когда он снова окликнул, мне не хотелось, но я обернулась.

Он остановился в нескольких ярдах от меня и сказал:

— Оставь эту деревню. Поехали с нами в горы. Я хочу лишить их тебя, этих хнычущих дураков. Ты умеешь исцелять, я знаю это. Исцеляй моих людей. Я позабочусь, чтобы ты была сыта и одета — более чем.

На его лице проглядывал своего рода страх, но именно собственный страх-то и завораживал его. Он хотел понять причину, а не бежать от него. Я увидела тогда в нем великую силу человека, который способен взглянуть на себя со стороны, каждый раз по-новому.

И он посмотрел мне в лицо — на мое безобразие. И я любила его телом, без надежды или особого желания, и презирала его, и знала, что он захлопнет меня в капкан, и не может быть никакой истинной близости между нами — ни телом, ни мыслью, ни душой.

И я знала, что отправлюсь с ним.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГОРНЫЕ СТАНЫ

Глава 1

На второй день пути в горах вулкан стал тенью, оставленной позади. На третий я, оглянувшись, не могла больше разглядеть его.

Это была открытая местность, высоко в горах и неподалеку от неба. Тянулись коричневатые холмы, покрытые заплатами пурпурного утесника и кроваво-красных цветов. Скальные выходы проглядывали из земли, словно древние кости, а в черепных глазницах пещер шевелились твари — медведи, лисы, готовя запасы на голодные месяцы. Стояло позднее лето. Все соки из года уже выжгло.

Шайка Дарака была небольшой — человек двадцать. Главный стан лежал впереди, в сердце горы. Несколько деревенских парней убежали с нами, с нетерпением покинув поля ради легкой добычи на широких дорогах и трактах Юга. Мужчины ехали на лохматых горных лошаденках, маленьких бочкогрудых скакунах, сплошь увешанных кисточками, колокольчиками, золотыми монетами и амулетами. На всех женщин имелась пара мулов, а иногда они ехали позади какого-нибудь из разбойников. Дарак ехал на вороном коне, прекрасном и горячем, неподходящем для горных восхождений, шарахавшемся всякий раз, когда из кустов взлетала птица. Когда он выходил на дело, думалось мне, он ездил на каком-то ином.

Как женщина я должна была идти пешком. Как ведьма я получила собственного мула, приведенного из какой-то деревенской конюшни. Красная туника богини исчезла, равно как и белая маска. Я была теперь в темном и носила лицевой покров — шайрин; его видел Дарак у женщин степных племен, которым полагалось скрывать свои лица после наступления половой зрелости. На лбу и глазах ткань прилегала вплотную. Узкие прорези для глаз, украшенные собственными поднятыми веками, отбрасывали тень на сами глаза. От щек, над носом, ртом и подбородком свисала свободная вуаль из того же материала. Его сшила для Дарака какая-то деревенская женщина. Когда я выехала с ними, жители деревни стояли на улицах среди каменного мусора, глядя на меня, мрачные и боящиеся, что я что-то отниму у них. Дарак усмехнулся, гарцуя на своем норовистом вороном коне. Некоторые женщины с плачем хватали меня за рукав. Я почти не понимала их, мои уши закрылись для их деревенского наречия. Они были для меня ничем, но чем же тогда был горный стан Дарака? В животе у меня образовался железный груз, но когда мы оставили озеро и вулкан позади, он растворился.

После ночи на пепельном склоне Дарак больше не разговаривал со мной.

Все его слова поступали из вторых рук, из уст других. «Дарак говорит, что тебе нужно то-то и то-то», «Дурак велел мне передать тебе».

Ночью, когда он сделал привал, разбили кожаные шатры, раскрашенные в пять-шесть цветов. Один из них предоставили мне, и здесь я могла уединяться сколько пожелаю.