Желто-коричневые, как старый пергамент, горбы их всхолмленных спин вдали превращались в лавандово-пурпурные. Одинокое накренившееся деревце с вытянутыми низкими и неподвижными ветвями, каменистое место или отрезок степи у мутного озерца возникали, как случайные фигуры на гладкой игривой доске. Это на самом деле походило на игру — перепрыгивать с одной клетки, наполненной водой, на другую — с безжизненной иссохшей землей.

Двигался по равнине теперь снова купеческий караван, уже под предводительством Дарака, и он был сыном купца из Сигко, одного из северных городков, откуда привезли эти товары. Я сама перебрала все это добро — оружие и доспехи или чистые металлы в больших слитках. Каждый из разбойников забрал по несколько предметов в уплату за бой у брода. Я взяла длинный нож, побольше того, каким орудовала, но весящий, как я знала, не больше, чем мне по силам справиться при небольшой тренировке. Оружие отличной выделки, большой клинок с выжженным и вделанным серебряным леопардом. Рукоять из какого-то белого камня, хорошо отшлифованного, но немного загрубленного на месте захвата так, чтоб оружие крепко держалось в руке. Ножны и перевязь, шедшая поперек груди и спины, свисая под левой рукой, были украшены поверх кожи малиновым бархатом, а пряжка и оковка дырочек — золотые.

Когда я выбрала этот нож, меня никто не остановил и не посмеялся, хотя Маггур все еще лежал в своем укрытии. Несмотря на бесславный конец моего боя, в начале его я причинила немало изощренного вреда противнику — в основном своим боевым кличем, с которым я ринулась прямо в гущу охранников, вращая длинным ножом во все стороны сразу. На самом деле все обстояло не совсем так, но я не обсуждала этого. Им нравилось, что я своим боевым безрассудством не хвастаю.

Но, думаю, никто из них больше не считал меня женщиной. Ибо женщины, которые ехали с ними, использовались как проститутки, и мужчины говорили о них при мне совершению не стесняясь — не ради поддразнивания или похвальбы, а словно забыли про мой пол и ожидали, что следующий анекдот расскажу я.

Одежду они сменили все. Дарак надел черное, остальные темно-синее и зеленое, снятое с трупов или припасенное загодя. Разбойники, ехавшие в качестве охраны, тоже переоделись, но старались пока можно не закрывать лица масками. Только я осталась неизменной, цветастой странностью.

Мы уже два дня двигались по равнинам, когда я зашла в шатер к Дараку.

Там будут, как я знала, его капитаны, но положение вещей теперь стало иным. Когда я войду, никто и ухом не поведет из-за того, что я женщина.

Из шатра слышались разговоры, смех и звон пущенного по кругу бронзового кувшина с пивом.

Я подняла полог и вошла.

Шатер был большим и изнутри разрисованным. На коже намалевали красного бегущего оленя, а наверху — солнце с лучами, означавшее мощь. На покрытом прекрасными коврами полу стояли низкие стулья, и я узнала уже знакомый мне резной стол. Сидевшие за ним пятеро мужчин подняли головы, интересуясь, кто к ним пожаловал. Дарак пристально посмотрел мне в лицо, а потом продолжил говорить про то, о чем вел речь. Наплевав на то, что меня проигнорировали, я подошла к свободному стулу — скорее табурету, чем стулу, и села.

Прочие последовали примеру Дарака. Не обращая на меня внимания, они продолжали разговор — сложные планы, которые на самом деле были в сущности очень простыми — о том, как им следует везти добро по Южной Дороге, частично распродав его еще до прибытия в Анкурум — их цель — и о том, что надо сделать в самом Анкуруме. Это была опасная авантюра. Глаза у них горели. Кувшин шел по кругу, и я взяла его, когда он дошел до меня, и, просунув под складки шайрина, выдула полный рот через один из носиков в его стенках. Я не хотела этого напитка, но пропустить этот кувшин — один из символов — было не так-то просто.