— Ни один мужчина и ни одна женщина на могут спать друг с другом так, как вы, — сказал он. — У этого, — он коснулся шайрина, — есть собственное лицо, глядящее на меня. Надевай маску с другими, но не со мной. Я уже видел тебя. Ты не можешь таиться от меня; все твои красоты, уродство, странность и непохожесть — мои по праву, если я имею право на твое тело. — Его рука скользнула между моих бедер, но не к промежности. — Ты не боялась дать мне обнаружить в темноте это, или скорее обнаружить его отсутствие. Женщина, но не человек. Слушай, — сказал он, но после этого замолчал. Он нагнулся и поцеловал меня в губы, чего никогда раньше не делал. Я открыла глаза. Его лицо, столь близкое к моему, было мягким, почти нежным. На нем не проглядывало никакого отвращения. И поэтому жизнь всколыхнулась во мне. Я увидела, что он освободил меня от чего-то, по крайней мере в отношениях с ним, но конечно также и сковал меня. Для меня это было счастьем, а для него победой — над нами обоими. Но ничто не имело значения. Я дала шайрину упасть, и обвила его руками.

Глава 2

Дарак ехал чуть впереди каравана, а я верхом на одной из менее крупных купеческих лошадей отныне ехала рядом с ним. За мной ехали Маггур и Кел, а за Дараком — кучка его людей. По вечерам, когда мы останавливались, он испытывал мое бойцовское искусство и искусство в стрельбе из лука. Я блистала и в том и в другом; Маггур и другие оказались хорошими учителями.

— Глаза у тебя, как у ястреба, — сказал мне Дарак. Из лука я стреляла лучше, чем он, но, удивительное дело, его это, кажется, не беспокоило. Как мне представляется, он понимал свою власть надо мной. По ночам мы становились в шатре любовниками, а позже, когда Речная Дорога во многих днях пути от реки встретилась с Южной Дорогой и начались кошмары, он был очень добр ко мне.

Выехали мы к ней странным образом. Мы так долго ехали по проселочной дороге, что я уже привыкла к ее неровности и душившему ее в лесу подлеску, к нанесенным на нее равнинными ветрами толстым слоям пыли. Стоял сумрачный жаркий день, в небе теснились черные тучи, несшие первые осенние грозы. Мы проезжали через небольшие заросли низкорослых кустов, перевалили через небольшой взгорок среди камней, и проселок растаял перед нами, словно след улитки.

За камнями вытянулась открытая и ровная местность, а на горизонте стояли два гигантских столпа того же коричневатого цвета, что и равнины. Некогда они были и того выше, а теперь вершины пообкололись и осыпались, но все же возвышались у нас над головами на тридцать футов. По ним шла резьба, в иных местах — глубокая, в иных — поверхностная, большую часть которой выветрило до полной гладкости. Я ехала впереди, и Дарак следовал за мной, сделав знак прочим, чтобы они поотстали, так как они догнали нас лишь через некоторое время. Мое лицо, закрытое дневной маской, не могло ему ничего сказать, но наверное он теперь достаточно знал меня, чтобы почувствовать мои мысли.

Я спешилась и приложила ладони к камню. В колонне, к которой я прикоснулась, казалось, пульсировало древнее-предревнее, давнее-предавнее величие. Я ощущала холод и жар, обводя пальцами изображения птиц и львов, драконов и змей. У меня закружилась голова. Я закрыла глаза, и под веками колонны стояли целыми, на десять футов выше, с капителями в виде фениксов и пламени.

— Что? — спросил меня Дарак.

Я заговорила — и не знала, что говорю. Казалось, мне никак не оторвать рук от высокого камня. Между двух столпов вытянулась, уходя вдаль, мощеная дорога, прямая как стрела, пятидесяти футов шириной. Колонны стояли, расставленные широко, но были такими огромными, что казались стоящими рядом.

Внезапно конь Дарака поскакал, взбрыкивая задними ногами, сверкая при грозовом свете зубами, словарю из желтого мрамора. Он сделал круг и попытался понести.