Боже милостивый, она чувствовала себя грязной… совершенно мерзкой, а эмоции пребывали в полнейшем беспорядке.

Ирония, разумеется, заключалась в том, что журналист в ней был уверен – она чувствовала бы себя лучше, если б только знала «почему»: почему она? Почему сейчас?

Чего он добивался на самом деле?

С другой стороны, может, этот подход был таким же умным, как, например, спросить мнение вышедшего из-под управления автобуса о том, какого пешехода ему «хочется» переехать.

В спальне она одевалась дольше обычного и пятнадцать минут потратила на завивку волос – неслыханно.

В последний раз она пользовалась плойкой на свадьбе друга, примерно полтора года назад.

Макияж тоже казался хорошей идеей, и она даже надела туфли.

Собравшись с силами, Мэлс оценила свое отражение в зеркале на двери шкафа.

Дерьмо. Все еще она.

Похоже, она надеялась увидеть в зеркале кого-то другого, кого-то, кто не провел прошлую ночь, трахаясь с незнакомцем, которого знала всего пару дней… и который оказался жестоким преступником.

– О, Боже…

Мэлс с отвращением отвернулась от своего отражения, спустилась по лестнице и приступила к варке кофе. Однако она не дошла до буфета за чашкой. Вместо этого она прилипла к стулу около кухонного стола, несмотря на то, что процесс варки кофе становилось громче, и цикл подходил к концу.

В угнетающей тишине дома ее разум проигрывал все заново. Кино «Матиас» – все с момента аварии около кладбища до ее последующего визита в больницу… с того, как она проследила за ним до гаража, до их пребывания в гостинице… с первой ночи до последней…

Все это время ее терзали сомнения, и поглядите, как все обернулось.

– Такая дура… непроходимая дура…

Опустив голову на руки, Мэлс потерла виски большими пальцами, гадая, сколько времени пройдет, прежде чем она перестанет винить себя за этот сумбур.

Много. Может, целая вечность.

Какой-то ее части просто хотелось повернуть время вспять и вернуться в ту ночь, когда Дик подошел к ее столу и завел свою шарманку. Если бы только она решила пойти домой чуть раньше, скажем, часов в пять, вместе с остальными репортерами, то смогла бы избежать разговора с приставучим боссом… и всего, что последовало за этим.

Если бы только…

Мэлс сидела в жизнерадостной кухне своей матери, а минуты шли, солнце, согревавшее спину, теперь пекло лицо и тело сбоку. И вместе с солнцем продвигались глубокие размышления, самоанализ сместился с Матиаса к другим аспектам ее жизни: карьере, тому, каково было жить в этом доме, и как быстро пролетели последние несколько лет после смерти отца.

Глядя на все, стало ясно, что ей нужна была эта встряска. Мэлс была так энергична, но все же безучастна: жила дома, но не была рядом с матерью, горевала по отцу… и даже не осознавала этого.

Но серьезно. Если ее жизни требовалась перекалибровка, то почему она не сменила прическу, завела собаку, устроила что-то менее радикальное, чем интрижку с катастрофическими последствиями?

У которой, возможно, есть проблемы с законодательством.

Опустив руки, она откинулась на спинку и уставилась на стул, на котором всегда сидела ее мама. Струящийся в окна солнечный свет нагревал дерево, объясняя, почему женщине нравилось то место за столом.

К тому же, оттуда виден каждый угол кухни – на случай, если что-то готовилось на плите.

Нахмурившись, Мэлс поняла, что выбрала стул отца, стоявший слева от стула матери, напротив коридора, ведущего к входной двери.

Будучи ребенком, она всегда сидела напротив отца.

Она пошла по его стопам во стольких смыслах, не так ли.