— Прошу вас! — кричит он.- Оставьте меня в покое! Это невыносимо!

Я тоже слегка ошарашена: картинки, на которых

Брэдли и Симона вместе, очень четкие, и чем усерднее Брэдли пытается их прогнать, тем яснее и отчетливей они становятся. Я хватаю Симону за руку и тащу прочь, захлопывая за нами дверь люка. — толку от этого почти никакого. все равно что пытаться заглушить громкий крик.

Мы выбегаем на улицу.

Жеребенок? - спрашивает Желудь, выходя из зарослей, в которых он пасся.

— И у животных Шум! — восклицает Симона.- Да что это такое?!

— Информация, — говорю я. вспоминая слова Бена. Однажды — кажется, что это было давным-давно — он рассказал нам с Тоддом, каково пришлось первым переселенцам, высадившимся на Новом свете. — Бесконечный поток информации, который невозможно остановить, как бы ни хотелось.

— Брэдли так напуган, — дрогнувшим голосом произносит Симона.- Но его мысли, господи…

Она отворачивается, а мне неловко спросить, правду мы видели в Шуме Брэдли или только его фантазии.

— Он все тот же Брэдли,- говорю я.- Помни об этом. Представь, что все вокруг увидели бы твои сокровенные мысли?

Она со вздохом поднимает глаза к двум лунам:

— На кораблях каравана две тысячи мужчин, Виола. Две тысячи. Что произойдет, когда мы разбудим всех?

— Они привыкнут, — отвечаю я. — Со временем все мужчины привыкают.

Симона фыркает сквозь слезы:

— А женщины?

— Ну, с этим тут определенные проблемы.

Она снова качает головой, а потом замечает пластырь в своей руке:

— Так для чего он?

Я прикусываю губу:

— Только не падай в обморок.

Я медленно задираю рукав кофты и показываю ей железный обруч. Кожа вокруг опухла и покраснела еще сильней, чем раньше. В свете двух лун ясно виден мой номер: 1391.

— О. Виола! — едва слышно выдавливает Симона. — Это дело рук того негодяя?

— Не совсем. Он сделал это со всеми остальными женщинами, но не со мной, — отвечаю я и откашливаюсь.- Обруч я надела сама.

— Сама?!

— На то была веская причина. Слушай, позже объясню, а сейчас мне бы совсем не помешал пластырь.

Симона немного выжидает, а потом, не сводя с меня взгляда, осторожно оборачивает пластырь вокруг моей руки. Приятная прохлада тотчас снимает боль.

— Милая… — с такой невыносимой нежностью в голосе спрашивает Симона, что я отворачиваюсь. — У тебя точно все нормально?

Я кое-как выдавливаю улыбку, чтобы хоть немного ее успокоить.

— Я столько всего должна тебе рассказать.

— Да уж,- говорит она, затягивая бинт.- Может, начнешь?

Я качаю головой:

— Не могу. Мне надо найти Тодда.

Симона хмурит лоб:

— Что? Сейчас?- Она распрямляет плечи.- Только не говори, что полезешь в это пекло!

— Сражение закончилось, мы же видели своими глазами.

— Мы видели: как две огромные армии разбили лагеря друг против друга, а потом кто-то подстрелил наш зонд! Нет уж, я тебя туда не пущу.

— Там Тодд,- говорю я.- Я еду за ним.

— Не едешь! Как командир корабля я тебе запрещаю, и точка.

Я моргаю:

— Запрещаешь?

У меня в груди начинает подниматься удивленный гнев.

Симона видит выражение моего лица и смягчается:

— Виола, ты очень многое пережила за последние пять месяцев, но теперь мы с тобой. Я слишком люблю тебя и не могу подвергать такому риску. Ты не поедешь. Я не позволю.

— Если мы хотим мира, войну надо остановить. Как можно скорее!

— И вы с другом сделаете это вдвоем?

Тогда гнев вспыхивает во мне с новой силой, но я пытаюсь напомнить себе, что она ничего не знает: не знает, сколько всего мы с Тоддом пережили и добились вдвоем, не знает, что все запреты «взрослых» остались для меня в далеком — предалеком прошлом.