Долохов бросается вон.

Эсаул. Лощиной нельзя будет, трясина. Коней увязишь, надо объезжать полевее... (Бросается вон.) Денисов (Тихону). Беги, давай сигнал!

Тихон убегает.

Петя. Василий Федорович, вы мне поручите что-нибудь? Ради Бога!..

Денисов. Слушаться меня и никуда не соваться. Лежать в шалаше.

За сценой выстрел.

Сигнал! (Бросается вон.)

За сценой свист казачий. Захлопали выстрелы. Ближе гул. Босс бросается

ничком. Крик за сценой: "В объезд! Пехоту обождать!"

Петя (выбегая из шалаша). Пехоту обождать... Ура-аа!.. (Устремляется куда-то, но тотчас же падает.)

Долохов (появляется). Готов.

Денисов. Убит?

Долохов. Готов.

Темно

СЦЕНА XXVI

В провинции.

Графиня. Соня... Соня... Последние несчастные обстоятельства... Ведь мы потеряли все имущество в Москве... Одно спасение, чтобы Николай женился на Болконской... Разорви свои связи с Николаем, напиши ему!

Соня начинает плакать.

Соня, ты напишешь Николеньке!

Соня. Мне слишком тяжело думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало. Я сделаю все, я на все готова, я напишу Nicolas, чтобы он считал себя свободным!

Графиня. Соня, Сонечка! (Обнимает ее.)

Голоса, плач.

Дуняша (всхлипнув). Несчастье, о Петре Ильиче письмо.

Граф (плача, входит). Петя... Пе... Петя...

Марья вбегает, обнимает Графиню.

Графиня. Наташу, Наташу! Неправда! Он лжет! Наташу! Подите все прочь, неправда! Убили! Неправда!

Граф. Графинюшка!

Наташа (появилась). Друг мой! Маменька!

Графиня. Как я рада, что ты приехал. Ты похорошел и возмужал!

Наташа. Маменька, что вы говорите!

Графиня. Наташа! Его нет больше! (Идет.)

Все устремляются за ней.

Соня (одна). Я жертвую, жертвую. Я привыкла жертвовать собой! Но прежде, жертвуя собой, я становилась более достойна Nicolas! A теперь, теперь жертва в том чтобы отказаться от того, что составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни! Я горечь чувствую к вам! Горечь! Вы меня облагодетельствовали, чтобы больнее замучить. Ну что же, я жертвую!

Темно

СЦЕНА XXVII

Чтец. О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого распоряжения. Партия эта 22 октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Из 330 человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста.

Пленные еще больше, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли на что-нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерзли и отставали дорогой, которых велено было пристреливать, это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.

 Ночь. Привал. Костер. У костра лежит Пьер, босой и оборванный, и Платон

Каратаев, укрывшись шинелью.

Каратаев (бредит). И вот, братец ты мой... И вот, братец ты мой...

Пьер. Каратаев! А, Каратаев!.. Что? Как твое здоровье?

Каратаев. Что здоровье? На болезнь плакаться, Бог смерти не даст. (Бредит.) И вот, братец ты мой, проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге.

Пьер, махнув рукой, отворачивается от Каратаева.

Как следовает покоряется, худого не делает. Только у Бога смерти просит. Хорошо!.. И вот, братец ты мой, стали старика разыскивать. Где такой старичок безвинно-напрасно страдал? От царя бумага вышла! А его уже Бог простил - помер! Так-то соколик! (Тихо стонет.