Как только мы причалили в Саутгемптоне, на борт взошли пограничники в черной форме. Их сопровождало несколько обычных солдат в хаки. Мы, трое британских подданных, чьи документы проверили еще на борту, быстро сошли на пристань, в то время как граждане Америки и прочие иностранцы – как и предсказывал Гарри – остались для дальнейшего досмотра. Когда мы покинули корабль, громоздкий багаж двух моих попутчиков был отправлен в лондонский отель.

На выходе из пассажирского терминала нас встречал Филип Паррис, кузен Уолтера Дженкинса. Тогда ему было за пятьдесят. Это был грузный, широколицый тип. Он напомаживал свои черные с проседью волосы и одевался в строгие костюмы, дополняя их, как правило, темным галстуком и жилетом, поверх которого красовалась толстая цепочка для часов. Он во всем производил впечатление человека делового и представительного – и достаточно надежного, чтобы некто вроде Уолтера Дженкинса доверил ему благополучие трех путников вроде нас, занесенных ветром из-за океана. Точно так же он некогда вверил собственную жену чужим заботам в хаосе Марсианской войны, пока сам носился за пришельцами по просторам Англии, как слепень за лошадью. В своих мемуарах Уолтер пренебрежительно отозвался о Филипе как о человеке храбром, но не настолько, чтобы быстро реагировать на опасность. Ха! Я бы скорее предпочла иметь на своей стороне такого человека, как Паррис, нежели такого, как Дженкинс.

Филип тут же отвел нас на стоянку и рассказал о своих планах. Он намеревался отвезти нас в отель, а потом, через пару дней, – в Уокинг, где должна была собраться семья Уолтера.

– Надеюсь, пограничники не слишком вас утомили?

Эрик Иден покачал головой.

– Они просто делали свое дело. Но когда они всей толпой поднялись на борт… столько мундиров я не видел с тех самых пор, как покинул Инкерманские казармы.

Филип фыркнул.

– Это вы еще не были в Лондоне. Все из-за Марвина – как по мне, он чересчур близко сошелся с кайзером.

Мы подошли к его автомобилю – новенькому «бентли». Его рама, почти полностью алюминиевая, блестела в жидких лучах мартовского солнца.

Кук, присвистнув, провел пальцем по изящным изгибам капота.

– Что за красотка!

Филип улыбнулся в ответ:

– Как есть красотка! Английский алюминий – или лучше сказать «марсианский», полный бак турецкого бензина и лучшая кожа с французских распродаж. И это не только из любви к роскоши! Я сейчас занимаюсь алюминием, и мне нужно рекламировать свой товар. Сейчас мы свернем на восток, на Портсмут-роуд. Держите документы под рукой. Нам нужно будет проехать через Суррейский коридор – вам, вероятно, будет интересно на это посмотреть, но стража у ворот нынче довольно дерганая…

Суррейский коридор? Стража у ворот? Меня долго не было в Британии, но я помнила, что в Европе даже для пересечения государственных границ не нужно предъявлять документы – не говоря уже о путешествии по Англии.

Филип усадил нас в автомобиль. В салоне пахло лаковой кожей.

Возле Портсмута Филип по просьбе Кука свернул с главной дороги и заехал на возвышение, с которого открывался вид на город и гавань. Портсмут всегда был главным портом Королевского флота, и Английский канал бороздило множество кораблей. В весенней дымке они казались призрачными. Из труб валил черный дым и рассеивался на ветру.

Кук и Эрик, оба военные, были заворожены этим зрелищем.

– Что-то затевается, – пробормотал Кук. – Глядите, сколько судов.

– Жаль, что у меня нет с собой бинокля, – сказал Филип. – Среди вас кто-нибудь разбирается в кораблях? Не все суда здесь наши. Есть немецкие, а есть и французские, конфискованные во время войны Шлиффена.