Едва кельтиберы показались перед валом, римляне метнули дротики. Кельтиберы присели, и дротики просвистали у них над головой. Тогда они живо поднялись и сами метнули копья. Римляне защищались по-своему: они тесно сомкнулись и сдвинули щиты. Вслед за тем начинается рукопашная. У испанцев в обычае быстрый наскок, короткая схватка, стремительное отступление, новый наскок; римляне же бьются, не сходя с места, и теперь все преимущества были на их стороне, потому что на лесистом склоне проворство и ловкость бесполезны, а потребны выносливость и сила. Скоро почти все четыре тысячи тяжелой пехоты кельтиберов полегли под римскими мечами (крутизна и заросли очень затрудняли бегство), был разбит и резерв, и карфагенская подмога, подоспевшая из второго лагеря. Магон увел из битвы не больше двух тысяч воинов, Ганнон, который подошел уже к концу сражения, попал в плен вместе со своими солдатами. Остатки кельтиберских новобранцев попрятались в горных чащобах, а потом разбежались по домам.

Это была очень своевременная и очень важная победа. Не только кельтиберов, но и всех вообще испанцев она разом лишила охоты поднимать оружие протии римлян. Но война продолжалась: на краю Испании – вдоль реки Бетис – стояло войско Гасдрубала, сына Гисгона, и туда же бежал Магон. Не мешкая, Сципион выступил к югу, но пунийцы с величайшей поспешностью отошли к самому берегу Океана, к городу Гадесу. Гасдрубал засел в Гадесе, а своих людей разбил на отряды и расставил по разным городам, чтобы воины защищали стены, а стены – воинов. Захватить эти города один за другим было делом если и не очень трудным, то уж, во всяком случае, очень долгим, и Сципион, признав, что вражеский полководец нашел единственно верное решение, повернул назад. Но и оставлять эту часть страны в безраздельном владении карфагенян он не хотел и потому приказал брату, Луцию Сципиону, осадить самый богатый из тамошних городов – Оронгий.

Не начиная осадных работ, Луций Сципион послал к воротам парламентеров, которые безуспешно уговаривали горожан сдаться. Затем начались работы, и город был обнесен рвом и двойным валом. Когда же работы закончились, Луций Сципион разделил свое войско на три части, чтобы, сменяя одна другую, они вели приступ непрерывно. Особенно тяжело пришлось первым. Под градом камней и дротиков они насилу смогли приблизиться к стенам и приставить штурмовые лестницы. Но стоило им начать взбираться по ступеням, как сверху опустились вилы на очень длинных рукоятях и железные крюки на веревках, и вилы сталкивали смельчаков наземь, а крюки зацепляли за одежду, и человек повисал в воздухе или, втянутый на стену, попадал в руки осажденных.

Тут Луций Сципион велит первой трети отступить и вводит в бой всех остальных сразу. Увидев перед собою свежего противника, горожане, уже измученные битвой, в страхе бросают свои посты на стене, а пунийский гарнизон, боясь измены испанцев, собирается весь на главной площади.

Больше всего горожан страшило, что римляне, ворвавшись в Оронгий, будут резать всех подряд, не различая испанцев от пунийцев. И вот они стекаются густой толпою к воротам и внезапно распахивают их и выбегают наружу, держа перед собой щиты – чтобы защитить грудь от копий и дротиков – и размахивая правой рукой – в знак и в доказательство того, что они бросили свои мечи. Но римляне либо не заметили этого издали, либо заподозрили какую-то хитрость. Они ударили на безоружных перебежчиков, точно на врагов в боевом строю, всех до единого положили и теми же воротами проникли в город.