Во время-шествия римские всадники на все лады расхваливали легатов Луция Ветурия и Квинта Цецилия и советовали народу избрать их консулами на следующий год. Назавтра после триумфа Клавдий и Ливии, выступая в Собрании, подтвердили, что храбрая и верная служба обоих легатов принесла великую пользу и командующим, и войску. И консулами на следующий год были избраны Луций Ветурий Филон и Квинт Цецилий Метелл.

Провинция новым консулам была назначена одна – Бруттий, потому что и враг в Италии теперь оставался один – Ганнибал. Но прежде чем отпустить консулов к войску, сенат просил их вернуть простой народ к обычным его занятиям на полях, в садах, на пастбищах. Война, говорили сенаторы, ушла далеко от Рима, жить в деревне можно теперь спокойно, и негоже римскому народу и сенату проявлять больше заботы о плодородии сицилийских пашен, нежели о пашнях самой Италии.

Задача была не из простых. Намного меньше стало и свободных крестьян, и рабов – и тех, и других уносила и губила война, – скот был расхищен, дома разрушены и сожжены. И все-таки большую часть земледельцев, покинувших свои поля и разбежавшихся по городам, консулы сумели вернуть к земле.

С Ганнибалом в тот год бороться не пришлось вовсе. Рана, которую нанесли в Умбрии ему и его государству, была еще слишком свежа, и он не хотел ничего, кроме покоя, а римляне не осмеливались нарушать его покой – таким невероятным могуществом, такою силою по-прежнему обладал в их глазах этот полководец, хотя все вокруг него уже рушилось и обращалось в ничто. Я бы даже сказал, что в несчастьях он еще удивительнее, еще величественнее, чем в счастливые для себя времена. Тринадцатый год вел он войну с переменным успехом, и так далеко от дома, с войском, не из сограждан составленным, а смешанным и наспех сколоченным из всевозможного сброда, из людей различных племен, не схожих друг с другом ничем – ни языком, ни нравами, ни законами, ни наружностью, ни одеждою, ни оружием, ни священными обрядами, ни самими богами, наконец! И, однако же, он всех сплотил и связал какою-то нерасторжимою связью, так что не было ни раздоров среди воинов, ни мятежа или хотя бы недовольства против главнокомандующего… А ведь во враждебной земле часто не хватало и денег на жалованье, и продовольствия, и как раз по этой причине то и дело вспыхивали отвратительные столкновения меж солдатами и начальниками в Первую Пуническую войну.

Так разве не чудо, что в его лагере не случилось никаких волнений и после того, как погиб Гасдрубал – последняя надежда пунийцев на победу – и Ганнибал забился в Бруттий, оставив торжествующему неприятелю всю Италию? Вдобавок маленький Бруттий не мог бы прокормить такую большую армию, даже если бы возделывался весь, и самым прилежным образом, между тем землепашество захирело, потому что молодежь была занята службою в Ганнибаловом войске и все племя бруттиев успело приобрести порочную привычку наемников – средства к жизни искать в насилиях и грабежах. А из Африки помощи не было: все заботы Карфагена обратились на Испанию.

В Испании дела обстояли отчасти совершенно так же, как в Италии, отчасти же совершенно по-иному. И здесь карфагеняне были разгромлены, и здесь они потеряли вождя и отступили в дальний угол страны. Но природа самой страны и нрав ее обитателей служили неиссякаемым источником новых и новых войн, так что лишь двести лет спустя после Второй Пунической войны окончательно покорилась Испания римскому оружию и римской власти. Вот и тогда Гасдрубал, сын Гисгона, вместе с Магоном произвел набор в глухих и окраинных областях, и под его знаменами собралось до пятидесяти тысяч пехоты и четыре с половиною тысячи конницы. Войско это расположилось на равнине у реки Бетис с намерением не уклоняться от боя, если римляне его предложат.

Слух об этих приготовлениях достигнул и Тарракона.