– А ею вы занимаетесь?
– Я думаю, утром первым делом мы зайдем к ней. У нее не берут трубку. Слишком мало можно сказать в телеграмме.
– Мы? – спросил Эйвери. – Мы должны идти оба?
– Вы ведь мой помощник?
Было слишком тихо. Эйвери хотелось слышать уличный шум и телефонные звонки. Днем вокруг были люди, топот курьеров, шум тележек с документами. Когда он оставался наедине с Леклерком, у него появлялось чувство, что они ждут кого‑то еще. Никто другой не заставлял его так остро, ощущать все, что он сам говорил и делал, ни с кем другим не было так трудно поддерживать разговор. Лучше бы Леклерк дал ему прочесть что‑нибудь другое.
– Что вы знаете о жене Тэйлора? – спросил Леклерк. – Она надежный человек?
Видя, что Эйвери не понимает, он продолжал:
– Понимаете, она может поставить нас в неловкое положение. Если захочет. Придется действовать осторожно.
– Что вы скажете ей?
– Будем, как говорится, играть по слуху. Как тогда, на войне. Вы увидите, она ни о чем не догадается, даже не узнает, что он был за границей.
– Он мог ей сказать.
– Только не Тэйлор. Он работал у нас много лет. Он получал инструкции и знал порядок. Ей должны назначить пенсию, вот что очень важно. За действительную службу. – Он опять сделал резкое движение ладонью, рассекая воздух.
– А сотрудники, что вы скажете им?"
– Утром я соберу заведующих отделами. Всем остальным в Департаменте мы скажем – это был несчастный случай.
– Возможно, так и было, – высказал предположение Эйвери.
Леклерк опять улыбался; вместо улыбки – гримаса.
– В этом случае мы скажем правду, и у нас будет больше шансов получить пленку.
На улице по‑прежнему было тихо, машин еще не было. Эйвери почувствовал, что голоден. Леклерк взглянул на часы.
– Вы смотрели донесение Гортона? – сказал Эйвери.
Леклерк покачал головой и с мечтательным видом прикоснулся к досье, как к любимому альбому пластинок:
– В нем ничего нет. Перечитал несколько раз. Остальные фотографии для меня увеличили, как только могли. Люди Холдейна занимались этим и днем и ночью. Больше ничего добиться не удается.
Сара была права: его задача – помогать ждать.
Леклерк сказал – и вдруг стало ясно, что это самое важное:
– Я договорился, что вы ненадолго встретитесь в Цирке с Джорджем Смайли, сегодня же утром, после собрания. Вы о нем слышали?
– Нет, – соврал Эйвери. Это была деликатная тема.
– В свое время он был одним из их лучших специалистов. Что, в общем, характерно для Цирка, для их лучшей части. То он выходит в отставку, то возвращается. Слишком совестлив. Никогда не известно, работает он или нет. Многое у него уже позади. Говорят, сильно пьет. Смайли отвечает за Северную Европу. Он проинструктирует вас насчет пленки. Служба курьеров в нашей конторе расформирована, так что другого пути нет: в Форин Офис нас знать не хотят; после гибели Тэйлора я не допущу, чтобы вы расхаживали с этой штукой в кармане. Что вы знаете о Цирке? – Точно так он мог бы спросить о женщинах – подозрительный человек старше, чем он, но не имеющий опыта.
– Немного, – сказал Эйвери. – Что обычно рассказывают.
Леклерк встал и подошел к окну:
– Любопытный они народ. Есть хорошие люди, разумеется. Смайли был хорошим. Но мошенники, – вдруг вырвалось у него. – Я знаю, не годится так говорить о наших коллегах в Цирке, Джон. Но лживость – их вторая натура. Они сами не знают, когда говорят правду. – Он прилежно наклонял голову туда‑сюда, стараясь разглядеть все, что двигалось внизу по просыпающейся улице. |