|
— Ладно, будет вам расписка. Вы двое — оденьте пленного и приведите его в порядок! Гумилева отвязали от стенки. Затекшие ноги и руки ничего не чувствовали, ему казалось, что он видит тягостный и очень правдоподобный кошмарный сон. «Может быть, я уже сошел с ума?» — подумал он. — Итак, расписка, — штурмбаннфюрер открыл черную папку и вынул оттуда какой-то бланк. — Я, криминальдиректор полиции Фридрих Кальман, забираю под свою ответственность предполагаемого советского диверсанта и партизана… как, вы говорите, его зовут? — Он не назвал себя, — поколебавшись, ответил оберлейтенант. — Чем же вы тут занимались, черт возьми? Ладно… предполагаемого диверсанта… не назвавшего своего имени… для дальнейшей оперативной разработки в штаб-квартире гестапо в Виннице. Примечание: честь поимки неустановленного диверсанта принадлежит оберлейтенанту Мольтке. Вы, оберлейтенант, случайно не родственник знаменитого стратега? Жаль, жаль. Ну, что, в таком виде устроит? Мольтке с кислым выражением лица пробежал глазами расписку. — Прошу вас поставить дату, — сказал он, — и точное время. Да, благодарю. Забирайте его, штурмбаннфюрер. — Отведите его в мою машину, — небрежно распорядился гестаповец. На Гумилева он даже не взглянул. — Вы приехали один? — спросил оберлейтенант. — Очень опрометчиво. Партизаны с каждым днем ведут себя все более нагло… — А это уже ваша недоработка, nicht wahr? — усмехнулся Кальман. — Ничего, я не боюсь этой швали. — Я могу дать вам в сопровождение полицейских, — сказал Мольтке. — Тем более что один из них давно просится в город в увольнительную. — Одного будет вполне достаточно, — махнул рукой Кальман. — Он водит машину? — Конечно. — Отлично. В таком случае, мы можем отправляться немедленно — я немного подремлю по дороге. В машине штурмбаннфюрера почему-то пахло порохом. Савелий втолкнул связанного по рукам и ногам Гумилева на заднее сиденье, подозрительно покрутил носом. — Смирно лежи, понял? Думаешь, повезло тебе? Не надейся! В гестапо с тобой такое сделают, что наш подвал тебе раем покажется! — Хватит болтать, — с ужасным акцентом сказал по-русски Кальман. — Садись за руль и поехали. Он уселся на сиденье рядом с водителем и раскрыл свою папку. Зашуршал бумагами. Неразборчиво пробормотал какое-то ругательство. — Вы не беспокойтесь, господин штурмбаннфюрер, — говорил между тем Савелий. — Дороги тут мне хорошо известные, партизаны по ним не ходят, боятся. Патрули наши, опять же… А что господин оберлейтенант меня с вами послал, так это он такое уважение к вашей персоне проявляет… — Заткнись, свинья, — оборвал его Кальман. Савелий затих мгновенно, как будто выключили радио. В зеркале заднего вида отражалось его испуганное и злое лицо. Прошло минут двадцать, а может, полчаса, и Гумилев неожиданно начал дремать. Напряжение, державшее его стальной хваткой последние сутки, потихоньку отпускало — не потому, что впереди заблестел слабый огонек надежды, а потому, что невозможно находиться в напряжении вечно. Он проснулся от толчка — машина резко остановилась. За окном серели тусклые утренние сумерки. — Выйди, посмотри, что случилось, — велел Савелию Кальман. Тот открыл дверцу и принялся медленно вылезать из машины. Штунмбаннфюрер вытащил из кобуры небольшой плоский пистолет и трижды выстрелил в полицая. Гумилев увидел руку Савелия — толстую красную руку, корявые пальцы с обгрызенными ногтями, цепляющиеся за край дверцы. На стекле машины расплывалось кровавое пятно. Потом пальцы один за другим разжались и послышался глухой стук упавшего тяжелого тела. |
