После этих слов военного диктатора на несколько минут настала тишина, которую нарушил министр-президент Цислейтании.

– Вот так проходит слава мира, – с горечью сказал он, – еще недавно мы были одной из самых могущественных мировых держав, а сегодня нас делят как запеченного в духовке гуся, выложенного на праздничное блюдо. Я не буду задавать вопросов по поводу того, как такое могло случиться, ибо нашему военному поражению предшествовала внутренняя слабость. Сейчас надо говорить не о прошлом, посыпая голову пеплом, а о будущем…

– У нас нет будущего, господин фон Бек, – прервал своего давнего оппонента Алоиз фон Эренталь, – нас разорвут на куски, которые тут же будут сожраны победителями.

Министр иностранных дел и министр-президент Цислейтании представляли собой два противоположных полюса в австро-венгерской политике. И если Алоиз фон Эренталь представлял собой консервативное начало, агрессивно настроенное ко всему внешнему миру, то Макс Владимир фон Бек придерживался либерально-интернациональных позиций в своей деятельности, и за два последних года (пока находился у власти) провел множество реформ, смягчающих жизнь простонародья и усиливающих демократические начала в обществе. Так, при нем (вопреки сопротивлению ультраконсервативного Франца-Иосифа) было введено всеобщее избирательное право для мужчин, страхование рабочих на случай травм и увечий, и, кроме того, страхование пенсий. Также перед самой войной он добивался того, чтобы в Цислейтании вошел в действие всеобъемлющий кодекс законов о труде, списанный с аналогичного сборника законов, разработанного для Российской империи известным ренегатом от социал-демократии господином Ульяновым-Лениным. И вот теперь всем этим трудам предстояло пойти прахом. Галиция, как мнилось этому человеку, попадала под власть жестокой тирании, где есть замечательный трудовой кодекс, но нет вообще никакой демократии. Чехия уплывает в самостоятельное плавание, и непонятно, чего там еще нарешают господа чешские депутаты, обуянные местечковым патриотизмом. И лишь Австрия и некоторые другие земли, переходящие под власть Берлина, и дальше смогут пользоваться всеми преимуществами, которые дает сочетание либеральной демократии и махрового абсолютизма.

– Будущее у нас, господин фон Эренталь, есть в любом случае, – возразил министр-президент Цислейтании. – Это даже не подлежит обсуждению. Даже после того как мы потерпим окончательное поражение в этой войне, жизнь все равно продолжится в том или ином виде. Я считаю, что ради того, чтобы это продолжение не оказалось мучительно болезненным, уже сейчас следует предложить освободившуюся австрийскую императорскую корону кайзеру Германской Империи Вильгельму Второму. Одно дело – быть завоеванным грубой военной силой, и совсем другое – войти в состав единого немецкого государства добровольно, изъявляя при этом верноподданническое почтение. Король умер – да здравствует король, а ни одного из присутствующих здесь господ рейхстаг Цислейтании не собирается признавать в качестве своего законного императора. Так и в самом деле можно потерять вообще все.

– Либерал и пресмыкающийся предатель… – прошипел в сторону фон Бека министр иностранных дел, но осекся под тяжелым взглядом Франца Конрада фон Хётцендорфа.

– Я, собственно тоже думаю похожим образом, – с мрачным выражением лица произнес тот, – и такова же была последняя воля покойного императора. В нынешних условиях избрать на австрийский трон кого-то из этих господ означало бы пригласить императора Михаила к продолжению разорения наших территорий, а кайзера Вильгельма к тому, чтобы он взял нас не по доброму согласию, а силой… Если вам, Алоиз, нравится быть изнасилованным, то мне – нет.