— Боже! А выше над ними еще. Видите их?

Какое-то мгновение я ничего не видел. Солнце выжгло все облака. Я так старательно всматривался, что у меня в глазах зарябило. Я закрыл глаза и потряс головой. Шум моторов тем временем нарастал. Лэнгдон точно прирос к своему биноклю. Я видел наши истребители, как раз наблюдал за ними, когда они вдруг перестали кружить и унеслись в сторону солнца, навстречу приближающимся самолетам. Казалось невероятным, что я не разглядел их раньше.

Немцы шли непрерывным строем на высоте около 20 тысяч футов — темные точки на голубом небе. А над ними — серебряные блестки истребителей, сверкавшие на солнце. Наводчики следили за их приближением, ствол зенитки медленно двинулся вверх. Лэнгдон по-прежнему наблюдал за ними в бинокль. Наконец он отпустил его.

— Кажется, идут на нас, — спокойно сказал он. — Взрыватель 25, заряжай!

Худ поставил взрыватель снаряда, который он держал наготове на бруствере, на нужную отметку и протянул Фуллеру; тот бегом оттащил его к орудию. Мики вогнал его в ствол рукой в перчатке, и затвор с лязгом поднялся. Наводчики доложили, что цель поймана.

Лэнгдон выжидал. Я почувствовал озноб, хотя солнце палило нещадно. Тяжелый гул становился громче с каждой секундой. Я уже различал очертания самолетов без бинокля.

— «Юнкерсы-88» — произнес Лэнгдон.

— Штук, наверное, пятьдесят, — сказал Худ.

— А над ними истребители, так ведь? — спросил Мики.

Лэнгдон кивнул.

— Прямо целый рой.

Невооруженным глазом форму истребителей было не разглядеть, но я видел, что они огромным веером растянулись над бомбардировщиками и позади них.

Вдруг из слепящего блеска солнца широким фронтом вышли новые самолеты.

— Вон наши идут! — крикнул кто-то.

Затаив дыхание, мы следили за неравной схваткой. 21 против двухсот с лишним. Дело казалось безнадежным. К чему этот бессмысленный героизм? Кулаки мои сжались. Мне хотелось отвести взгляд, чтобы дать уставшим глазам хоть чуть-чуть отдохнуть, но вид кучки самолетов — британских самолетов, — разворачивающихся для атаки на этот мощный строй, захватил меня. Я ощутил прилив гордости: там, в небе, мои соотечественники, и я сражаюсь вместе с этими храбрецами за те же идеалы, что и они.

Строй вражеских бомбардировщиков настойчиво шел вперед, будто катился паровой каток, сворачивать было некуда.

Они шли в пике на наши эскадрильи. Не добравшись до бомбардировщиков, эскадрильи рассыпались, но я заметил, что один или два самолета прорвались к атакующему строю. Когда до нас стал долетать звук крутых пикирований с выключенными двигателями, гул самолетов превратился в яростный рык. А затем, перебивая шум моторов, раздался стрекот пулеметов. От этого звука сводило зубы. Как будто рвали коленкор.

Один бомбардировщик, задымившись, отвалил от строя. Я услышал собственный крик. Из-за жуткого волнения впечатления стерлись, помню только отрывками. Все в окопе что-то кричали от возбуждения. Упал еще один бомбардировщик, но этот вышел из пике и покинул поле битвы. Воздух был полон гулом моторов и далеким стрекотом пулеметов. Наши истребители и «мессершмит-ты-109» перемешались в одной беспорядочно движущейся куче. Но боевой порядок бомбардировщиков непреклонно продвигался вперед. А высоко над ним держал строй самый верхний эшелон конвоирующих истребителей. Наши машины по одной, по две неслись на них, готовые вступить в бой, хотя у многих из них горючее после схватки над побережьем было на исходе и не хватало боеприпасов.

Тут, перекрывая шум боя, заревел «танной»:

— Прежде чем открывать огонь, наземным средствам обороны соблюдать осторожность.