— Хотел бы я тогда посмотреть на Хромого! Когда он в ярости, рожа у него очень смешная.

Моисес засмеялся:

— Да он на черта был похож. Он и вообще-то безобразный. Смотреть на него долго нельзя — стошнит.

Я допил пиво и вышел пройтись по набережной, но вскоре вернулся. Еще в дверях я заметил Хусто, он сидел один на террасе. На нем были кроссовки и выцветший свитер, ворот прикрывал всю шею, до самых ушей. В профиль, на темном фоне улицы, он был похож на ребенка, на женщину: таким тонким и изящным выглядело его лицо. Услышав мои шаги, он обернулся, и я увидел лиловое пятно, покрывавшее всю другую половину его лица: от угла губ до самого лба. (Некоторые говорили, что это след от удара, полученного в какой-то мальчишеской драке, но Леонидас уверял, что Хусто родился в день большого наводнения и это пятно — память об испуге его матери, увидевшей, как вода подступает прямо к дверям дома.)

— Я пришел, — сказал он. — Где остальные?

— Скоро будут. Наверное, уже идут.

Хусто посмотрел мне в глаза. Казалось, он вот-вот улыбнется, но он вдруг посерьезнел и отвернулся.

— Что у вас было сегодня вечером?

Он пожал плечами и сделал неопределенный жест.

— Мы встретились в «Затонувшей телеге». Я зашел пропустить стаканчик и лицом к лицу столкнулся с Хромым и его шайкой. Ты понял? Если бы не наш священник, мне бы просто глотку перерезали. Священник нас разнял.

— Думаешь, ты крутой, да? — крикнул Хромой.

— Покруче тебя, — крикнул Хусто.

— Успокойтесь, безумцы, — твердил священник.

— Сегодня ночью у Плота, согласен? — крикнул Хромой.

— Да, — сказал Хусто.

Вот и все.

Народу в Рио-баре почти не осталось. У стойки еще было несколько человек, но на террасе сидели только мы двое.

— Я вот принес, посмотри. — Я протянул ему свой сверток.

Хусто раскрыл нож и измерил лезвие. Оно оказалось длиной как раз в его ладонь: от ногтей до запястья. Потом достал из кармана свой нож и сравнил их.

— Они одинаковые. Я возьму свой.

Хусто заказал пиво, мы молча пили и курили.

— У меня нет часов, — сказал Хусто. — Но уже, наверное, одиннадцатый. Пошли им навстречу.

Мы встретили Брисеньо и Леона посреди моста. С Хусто они поздоровались за руку. Леон сказал:

— Братишка, ты его в капусту порубаешь.

— Это точно, — подтвердил Брисеньо. — Хромой тебе в подметки не годится.

Оба были в той же одежде, что и днем. Они, казалось, сговорились выглядеть при Хусто уверенными во всем и даже веселыми.

— Давайте спустимся здесь, срежем путь, — предложил Леон.

— Нет, — ответил Хусто, — лучше обойти. Сломать сейчас ногу будет совсем некстати.

Странно было, что он испугался, ведь мы всегда спускались к реке по железным опорам моста. Мы прошли еще квартал по проспекту, потом свернули направо и долго шагали в молчании. Когда мы по узенькой тропке спускались к реке, Брисеньо оступился и чертыхнулся. Наши ноги вязли в теплом песке, как будто бы мы шли по морю из ваты. Леон посмотрел на небо:

— Облачно. От луны сегодня проку не будет.

— Зажжем факелы, — сказал Хусто.

— С ума сошел? Хочешь, чтобы полиция явилась? — вмешался я.

— Все, может быть, уладится? — неуверенно сказал Брисеньо. — Можно отложить дело до завтра. Не драться же вам в потемках…

Никто не ответил, и Брисеньо замолчал.