|
Его редкое присутствие в доме у своей законной хозяйки создавало атмосферу истинного уюта, такого теплого и покойного, что Эллис хотелось свернуться калачиком в кресле рядом и урчать от удовольствия под стук дождя за окном. Но сейчас было не до него. Ведь она может потерять и этот дом, и этот уют, и Цезаря… Конечно, у Бетрис было столько денег, что она могла оплачивать три квартиры и за себя, и за Эллис, лишь бы не жить рядом с мамочкой в собственном доме. Но Эллис предпочитала честно вести дела: пополам, значит, пополам. И платила всегда сама.
Остановившись на пороге кухни, Беатрис жестом пресекла всякие ее попытки заговорить и резко сказала: – Сначала горячий кофе. Потом будем плакать. А пока – марш в ванную! Под душем Эллис казалось, что вместе с водой с нее стекает какая-то чернота. Она старалась смыть мрачные воспоминания, но слезы непроизвольно струились по лицу вместе с каплями душа. К горячему кофе она вышла уже немного успокоенной, во всяком случае, способной внятно излагать свои мысли. Беатрис критически смотрела на нее своим «фирменным» взглядом: иронично приподнятая бровь, сдавленные уголки губ и ямочки на щеках. Это означало, что внутренне она смеется. – Ну? – Вот и ну! – Эллис плюхнулась в кресло. – А по существу? Что произошло? Ты была похожа на ощипанную курицу, которой чудом удалось сбежать с конвейера. В этом была вся Беатрис: она никогда не жалела вслух, ни разу Эллис не слышала от нее слов утешения, какие обычно говорятся в подобных случаях. Ее манера общаться всегда отличалась резкостью, саркастичностью и откровенностью, но Эллис помогало. Это называлось у подруг «шоковой терапией». – Беатрис, меня уволили с работы, меня бросил Фрэнк, мама мне отказалась дать денег, а послезавтра наша хозяйка позвонит в дверь и потребует очередной годовой взнос. Ты не могла бы… – Начало хорошее, – перебила ее Беатрис. Она почему-то утратила свое «шоковое» выражение лица и стала серьезной. Очень серьезной. – Ну а ты ничего не путаешь? – В смысле? – Эллис устало подняла на нее глаза. – Мы же всегда вносим плату после Рождества. – Нет, в этом вопросе, я вижу, ты не потеряла трезвого ума. Меня волнуют Фрэнк, мама и редактор. Ты не преувеличиваешь? – Я бы с удовольствием, но Фрэнк уехал к жене, мама послала в казино, а редактор выдал документы и помахал ручкой. – А при чем здесь казино? – Беатрис все больше мрачнела. – А это, чтоб денег заработать. А то им с Гарио и так не хватает, наверное, а тут еще я… – Но это же деньги твоего отца. И, между прочим, его дом! – Беатрис встала с кресла и заходила по комнате. – Эллис, почему ты ни разу не поставила вопрос о наследстве?! Ведь они живут на твои деньги, в твоей половине дома… – Не знаю, мне это безразлично… Я не хочу говорить об этом. – Ладно, прости. Что с работой? – На мое место нашли другую. Как, собственно, и Фрэнк. Беатрис стояла напротив нее и выглядела очень странно. Эллис ни разу не видела ее такой расстроенной и беспомощной. – Я просто не понимаю: в чем я виновата? – проговорила Эллис, продолжая мысль, которая пришла ей в голову еще на улице. – Ты что, не знала, что все мужчины одинаковы? – Я не про Фрэнка. А про судьбу. За что Бог так сурово наказывает меня накануне Рождества? В чем я перед ним виновата? – Эллис, – Беатрис снова заиграла ямочками, – я же сказала тебе, что все мужчины одинаковы… – Твои заявления грешны и богохульны, – со смешком заметила Эллис, – особенно перед Рождеством. Ну ладно, что там с индейкой? Цезарь ее не получит, а я? Эллис почувствовала, что успокаивается. |
