Температура воды и воздуха будет расти с каждым днем, высвобождая новые залежи метанового льда, пока пароксизм не охватит всю планету — континент за континентом, море за морем. Этот порочный круг за считанные месяцы превратит мир в раскаленную пустыню. Растают ледники; потеплевшие океаны разольются, затапливая побережья; леса и города, раздавленные массой бурлящей воды, погрузятся в пучину, по поверхности которой будут плавать жалкие остатки человеческой деятельности: бигуди, канистры, презервативы, пластиковые бутылки, Барби в соблазнительных нарядах.

Словно в ответ на растущую во мне панику, в гомон толпы вплетаются звуки чарующей мелодии. Отовсюду на сцену стекаются хористы в белоснежных одеяниях. Широкая ладонь физика ложится мне на плечо, и я прижимаюсь к ней щекой. По обе стороны от нас на гигантских экранах вспыхивает изображение стадиона. Один край тонет во мраке, второй залит пульсирующим светом прожекторов. Мелькают схваченные крупным планом лица паствы, снятые с разных ракурсов хористы, восторженные проповедники в белом. А потом, когда хор занимает свои места, я вдруг замечаю знакомое лицо.

— Смотри, — говорю я, протягивая руку. В сотне метров от нас, в ряду, предназначенном, очевидно, для важных персон, сидит Джой Маккоуни — в струящемся белом платье, с лилией в блестящих светло-рыжих волосах. В руке она держит свечу. Глаза закрыты, словно Джой погружена в молитву или в медитацию. Хрупкое, угасающее существо в белом саване. Я всей душой ей сочувствую. Ни детей, ни мужа рядом с ней не видно.

Повинуясь невидимому сигналу, пятеро проповедников из группы поддержки дружно поворачиваются к хору и начинают отбивать ритм. Вслед за ними начинает хлопать толпа. Мелодия взлетает ввысь, волнами растекается вокруг нас. Затем вступает хор, сначала без слов — низкое гудение мужских голосов сливается с чистыми, светлыми звуками женских. Пение завораживает и успокаивает, будто морфий. На огромных экранах видны глаза и двигающиеся губы певцов. И, только услышав первые строчки, я узнаю тот гимн, который Бетани пела в машине:

Рядом с нами пожилая женщина затягивает высокое, дрожащее вибрато, и на меня накатывают воспоминания о службе в Фенитон-парке: чувство сопричастности, единых устремлений, принадлежности к братству хороших людей, их заразительная вера. Хрустальная мелодия течет и переливается, обволакивая, притягивая к себе. Вокруг меня люди раскачиваются, хлопают в ладоши. Мне бы тоже хотелось быть подхваченной на краю пропасти. Или хотя бы верить, что так и будет. Где Бетани? Где вертолет?

«Верь», — говорю я себе.

Пожилая женщина замолкает и резко поворачивается ко мне. Ее глаза горят восторгом.

— Да, милая. Верь! Верь в Него, и войдешь в Его царство!

Мелодия взлетает в финальном крещендо и обрывается, утонув в овациях. Я улавливаю в несущихся из толпы возгласах новые, нетерпеливые нотки. Головы поворачи ваются к проходу, по которому стремительно движется к сцене фигура в белом. В первое мгновение я его не узнаю. Под крики и улюлюканье Леонард Кролл взбегает на сцену, воздевает к небу длинные руки. Его привлекательное, открытое лицо заполняет все экраны — десять гигантских Леонардов Кроллов, излучающих одинаковую энергию и веру. Если в чьей-то крови и есть сила, сегодня она бежит по венам этого человека.