Внезапно солдат Армии спасения отодвигает стул.

— Уж перевалило за полночь, — говорит он. — Его жена думает, что он должен к этому времени вернуться домой. Попробую сходить туда и еще раз позвать его.

Он медленно и неохотно поднимается, берет висящее на спинке стула пальто и собирается надеть его.

— Я понимаю, ты, Густавссон, не надеешься на то, что сможешь привести его, — говорит молодая женщина, с трудом сдерживая подступающие к горлу рыдания, — и просто считаешь это последней услугой сестре Эдит.

Солдат Армии спасения, собиравшийся было сунуть руки в рукава, останавливается:

— Видишь ли, сестра Мария, — отвечает он, — может, это последняя моя услуга сестре Эдит, и все же я не хочу, чтобы Давид Хольм оказался у себя дома или захотел идти со мной. Сегодня я говорил с ним много раз и просил его прийти, коль скоро вы с капитаном Андерссон приказывали мне. И каждый раз я был рад тому, что он отказывается, что ни мне, ни другим не удавалось привести его сюда.

Услышав свое имя, человек, лежащий на полу, вздрагивает, и губы его растягиваются в презрительной улыбке.

— Видно, у него ума чуть побольше, чем у остальных, — бормочет он.

Сестра Мария смотрит на солдата Армии спасения и говорит резко, слезы больше не душат ее:

— Постарайся на этот раз объяснить Давиду Хольму, что он должен прийти сюда.

Юноша идет к двери с таким видом, будто повинуется, хотя его и не убедили.

— Надо ли мне вести его сюда, даже если он смертельно пьян? — спросил он, подойдя к двери.

— Приведи его, Густавссон, живого или мертвого. Разве ты не слышал, что я сказала? В худшем случае, он сможет выспаться здесь и протрезвиться. Нам важно лишь, чтобы он был здесь.

Юноша уже взялся за ручку двери, но вдруг резко повернулся и подошел к столу.

— Не хочу, чтобы такой человек, как Давид Хольм, приходил сюда, — сказал он, бледнея от волнения. — Ты, сестра Мария, знаешь не хуже меня, каков он. Неужто ты считаешь, что он достоин войти туда? — Он показал на дверь импровизированной гостиной.

— Считаю ли я… — начала она, но он не дал ей договорить.

— Разве ты не знаешь, что он станет лишь издеваться над нами? Начнет хвастаться, что сестра Армии спасения до того влюблена в него, что не может умереть, не простившись с ним.

Сестра Мария бросает на него нетерпеливый взгляд, и рот ее уже было приоткрылся, чтобы резко ответить ему, но она тут же овладевает собой, кусая губы.

— Я не смогу стерпеть, если он станет говорить так о ней после ее смерти! — восклицает Густавссон.

— Разве ты не знаешь, что, сказав эти слова, Давид Хольм был бы прав? — спрашивает сестра Мария серьезно, отчеканивая каждое слово.

Лежащего на полу при этих словах пронизывает внезапное чувство радости, его всего передергивает. Несказанно удивленный, он бросает взгляд на Георга, желая увидеть, заметил ли тот его движение. Возница продолжает стоять неподвижно, но на всякий случай бормочет Давиду Хольму, мол, жаль, что тот не знал этого при жизни. Было бы чем хвастать перед приятелями.

Солдат Армии спасения настолько потрясен словами сестры Марии, что вынужден схватиться за спинку стула. Вся комната идет кругом у него перед глазами.

— Что ты говоришь, сестра Мария? Уж не хочешь ли ты, чтобы я поверил…

Сестру Марию охватывает необычайное душевное волнение. Она с силой сжимает в кулаке носовой платок, слова потоком вырываются у нее изо рта, гневно, торопливо, будто она стремится высказать все, покуда ее не остановит благоразумие:

— А кого ей еще любить? Нас с тобой и других, кого она сумела образумить и обратить на путь истинный? Мы не смогли противостоять ей до конца.