Генерал подошел к стене, раздвинул полотняную шторку, за которой обнаружился телеэкран, заправил кассету, пощелкал кнопками пульта.

– Сейчас посмотрим кино, только будь повнимательнее, Антон. Учти, пленка из моего личного архива.

Про личный архив Самуилова Сидоркин, разумеется, тоже был наслышан. Якобы он такого свойства, что если дать ему ход, то многим, как нынешним, так и прежним властителям придется худо, но время не приспело для его обнародования. А когда приспеет, то вымирающие россияне поймут, наконец, какие, в сущности, ничтожества подвели их к гибельной черте. Возможно, именно этот архив был одним из тех поплавков, которые при всех сменах режима удерживали генерала на плаву. Никто из сильных мира сего не решался напасть на него в открытую. Конечно, в нынешней России такие узелки развязывались элементарно: дорожная авария, прыжок из окна, внезапный сердечный приступ и прочее, – но опять же все понимали, что премудрый особист наверняка предусмотрел любой из подобных вариантов, и последствия слишком резкого шага могли оказаться непредсказуемыми для тех, кто на него осмелится.

Фильм, который показал генерал, состоял из нескольких, казалось, мало связанных между собой эпизодов, шел в черно-белом варианте и без звука. Непосвященный скорее всего вообще ничего бы не понял в хаотическом чередовании сцен, где персонажи возникали не больше одного-двух раз, потом сменялись другими, – какое-то многолюдное застолье с бородатым тамадой, похожим на дядюшку Черномора, митинг возле стен американского посольства, крушение поезда, взрывы домов в Москве, рабочее совещание в Кремле (почему в Кремле? Да потому, что вел его дедушка Ельцин, в гневе круша трехпалым кулаком столешницу), захват заложников, фуршет в Доме кино, пытка пожилого мужчины током, изнасилование девочки двумя хохочущими амбалами, потухшие вечерние улицы в Приморье, одухотворенное лицо Гайдара, потрясающего пухленькими кулачками с трибуны – и многое, многое другое, напоминающее затянувшееся бредовое сновидение. Рты разевались, люди кричали, смеялись, умирали – и разительной художественной находкой режиссера были крупные планы, заставшие на секунду лица, искаженные гримасой муки или торжества. Охваченный непонятным волнением, Сидоркин почувствовал, что еще мгновение, и он постигнет сокровенный смысл происходящего, но экран потух, беззвучные тени исчезли, и он разочарованно сник.

– Ну как? – вкрадчиво спросил Самуилов. – Впечатляет?

– Не то слово, Иван Романович. – Мощный код. Гипнотизирует похлеще Кашпировского.

– Эка вспомнил кого, это все в прошлом. Нас с тобой интересует сегодняшний день, не правда ли?

Генерал задернул шторку, но за стол не вернулся. Уселся в мягкое кресло, достал сигарету из позолоченного портсигара, размял в тонких пальцах, портсигар протянул Сидоркину:

– Закуривай, подполковник. Отменный табачок. Сидоркин сигарету взял, но прикуривать, разумеется, и не подумал. Не поддался на очередную маленькую проверку.

– Что ж, Антон Иванович, – генерал с удовольствием затянулся (а говорили, не курит), – поделись впечатлением. Какие выводы. Многих ли узнал?

– Есть знакомые лица, да, – Сидоркин говорил осторожно, не уяснив, куда клонит генерал и не желая попасть впросак. – Но я так понял, не это главное.

– А что главное?

– Может, скажу глупость, извините, Иван Романович, но приходит в голову, все эти жанровые сценки поставлены как бы одной рукой. От кремлевской сходки до пыток.

– Браво, Антон! – искренне, простодушно восхитился Самуилов, просияв глазами, отчего смуглое лицо внезапно просветлело.