Сам дом мало что мог прибавить к сказанному. Белые стены, высокие потолки, кафельный пол. Соне он казался таким же бездушным, как и окружающий его парк. Было трудно представить, как вокруг обеденного стола из темного дерева, окруженного тяжелыми стульями с высокими спинками, велись оживленные беседы или как Лорка за этим громоздким столом сочинял стихи. В кабинете были выставлены некоторые из его рукописей: красивый почерк с завитками, на полях — изящные цветные рисунки. На стенах висели интересные портреты и кое-что из набросков Лорки для театральных постановок, но ничто не указывало на то, каким был этот человек. Дом казался скорлупой, пустой оболочкой. Соня была разочарована. Старик из кафе с такой страстью рассказывал о Лорке, однако она была потрясена тем, насколько мало здесь все напоминало атмосферу семейного гнездышка. Дом привел ее в уныние, вероятно потому, что она пришла сюда, узнав об ужасной смерти поэта.

Она остановилась у стойки с фотографиями. Лишь это место проливало хоть какой-то свет на личность Лорки. Здесь можно было увидеть несколько десятков его портретов. Вот он — тот человек, который когда-то наполнял этот дом своим присутствием. Было что-то удивительно живое и современное в его лице, шоколадные глаза пристально смотрели не только на фотографа, но и на любого, кто останавливался у стойки с фотографиями много лет спустя.

У него были волнистые волосы, густые брови, немного неровная кожа и торчащие — вероятно, к его огорчению — уши. Он примерил на себя множество различных образов: на одном снимке он играл роль дядюшки, а племянница, которая была на него похожа, будто его собственная дочь, сидела у него на коленях и училась читать: кряжистым указательным пальцем он водил по странице. На другом он уже был братом, весело позирующим со своими братом и сестрой, — казалось, все едва сдерживают смех. От теплого солнечного дня и от теплоты их отношения друг к другу фотография прямо-таки светилась изнутри. Прочие снимки были семейными, несущими отпечаток давно утраченного уклада, когда дети носили хлопчатобумажные фартуки, младенцы — чепцы, когда женщины надевали расшитые платья, а мужчины восседали в полосатых шезлонгах. Здесь Лорка был показан с легкомысленной стороны: на одном он изображал летчика, стоящего под огромным изображением биплана; на другом его улыбающееся лицо выглядывало в прорезь большой ярмарочной карикатуры, изображавшей пышнотелую женщину. Было в этих фотографиях что-то от детских проказ, но на других — в компании группы интеллигентов или рядом с молодым мужчиной — он казался довольно серьезным.

Чем бы он ни занимался — играл на пианино, выступал с речью, шумно резвился, становился в позу, — Лорка явно был человеком, который любил жизнь, от этих снимков веяло теплом и жизнерадостностью. Они воодушевили Соню намного больше, чем сам дом. На них были запечатлены памятные моменты беззаботной жизни, которую вскоре разрушили. Даже по одной этой причине они притягивали внимание.

Последней в ряду фотографий, которые аккуратно лежали вдоль стойки в деревянных отделениях, была та, на которой Лорку запечатлели у входных дверей этого дома летним солнечным днем, он отбрасывал резкую тень. Интересно: этот снимок был сделан в то лето, когда его арестовали и убили?

Соня двигалась вдоль стойки, доставая по очереди все фотографии.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросила девушка у кассы.

Ее немного обескуражило то, как много времени эта посетительница провела у стойки, переминаясь с ноги на ногу. Иногда случалось, что фотографии воровали, но в основном тогда, когда на экскурсию приходили школьники, эта же женщина не вызывала ни тени подозрения. Увидев кипу снимков в Сониных руках, девушка наклонилась к стопке книг.

— Если вы хотите купить все фотографии, — сказала она, — лучше купите эту книгу.

Соня взяла у нее из рук тоненькую книжку и пролистала ее.