Елена Арсеньева. Возвращение в никуда (Нина Кривошеина)
Около моста Пон-Неф всегда продавали жареные каштаны. Как раз на повороте с набережной де Лувр стоял субтильный паренек, прятавший нос в большущий черно-желтый клетчатый шарф, и ворошил лопаточкой кучку румяных каштанов, лежащих на большой жаровне. Сизый дымок струился над улицей, пахло сладко, горьковато, душно… непередаваемо. Так пахнут только парижские жареные каштаны. Поджаренные разносчиком, который стоит на углу Пон-Неф… – Изо всех сил стараюсь убедить себя, что ем печеную картошку, — проворчал Игорь. — И никак не получается. Что ты в них находишь? И насмешливо посмотрел на жену, которая нюхала разломленный каштан. Глаза у нее были зажмурены от наслаждения. — Мама, у тебя нос в саже, — засмеялся Никита. Он тоже не любил жареные каштаны, хотя родился и рос в Париже. — Хочешь, я тебе лучше розу куплю? — предложил Игорь. Нина покачала головой. Разносчик между тем насыпал каштаны в кулечек. Кулечек был преступно мал, туда помещалось пять или шесть каштанов, а стоила эта ерунда безобразно дорого — пятьдесят сантимов. Зато без карточек! «— Ну, пошли, что ли? — сказал Игорь, беря жалконький кулек. — Хватит ностальгировать! У нас все не как у людей. Когда мой кузен побывал в 1913 году в Париже, он потом нарочно жарил каштаны в камине, чтобы только услышать этот вот аромат и вспомнить, как он покупал их возле Пон-Неф. А ты… — А я, — подхватила Нина, — нарочно покупаю каштаны у моста Пон-Неф, чтобы вспомнить, как они пахли, когда мой дядюшка Николай Николаевич жарил их в камине… тай, в Сормове, в нашем доме. — Как же вы доставали каштаны из камина? — спросил Никита. — Там ведь огонь. Никита был рассудительный мальчик. — Мы их брали особыми щипцами, — сказала Нина. — Это было очень интересно и необычно. Мы с сестрой вообще любили, когда дядя Коля приезжал. Он ведь был артиллерийский офицер и столько интересного рассказывал… Когда он появлялся, нам разрешали подольше не ложиться и слушать взрослые разговоры. — И на белку смотреть? Расскажи, как вы на белку смотрели! — Наша мадемуазель Эмма, гувернантка, — послушно завела Нина, — привезла с собой удивительную клетку с колесом, в которой жила ее любимая белка Белла-Белла. Клетка стояла в нашей детской столовой, и я помню, как любовалась бегающей в колесе белочкой, — мне казалось, что в этом было что-то сверхъестественное, что это особая белка, а другие не умели бы так шибко бежать в круглом проволочном барабане. Никита слышал про белку раз сто, уж не меньше. Но ему никогда не надоедала эта история. Иногда Нина возила сына на блошиный рынок, посмотреть зверушек. Там они несколько раз видели белок, бегающих в колесе. И все равно — оба продолжали пребывать в уверенности, что та белка бегала быстрее! Ведь это было в России. — Мама, расскажи про дом, в котором ты жила, — попросил Никита, когда они снова шли по набережной Лувра мимо лотков букинистов. Покупателей среди дня было совсем не много. Иногда мелькали затянутые в форму фигуры немецких офицеров, при виде которых все еще брала оторопь, хотя Париж был оккупирован уже несколько месяцев, пора бы и привыкнуть. Впрочем, к такому невозможно привыкнуть. — Мама, расскажи! — канючил Никита. Игорь и Нина переглянулись. Они старались разговаривать с сыном по-русски, чтобы он привыкал к языку, да и сами ни за что не собирались от него отвыкать, хотя той, прежней России, о которой они рассказывали Никите, уже и в помине не было. |
