— Как ты думаешь…

Ребекка в этот момент вытащила пудреницу и стала припудривать нос.

— Что?

— Я правильно поступаю? Это не выглядит смешно — выходить замуж в пятьдесят один?

— Это ни капли не смешно. По-моему, это чудесно. — Ребекка обняла Мюриель. — Ты выглядишь очень хорошенькой.

— Глупости, — Мюриель нахмурилась. — А не может показаться, что я предаю Дэвида?

Дэвидом Руттерфордом звали жениха Мюриель, погибшего на Сомме.

— Думаю, Дэвид хотел бы, чтобы ты была счастлива.

Мюриель пожевала губами, чтобы равномерно распределилась помада.

— Жаль, что мамы уже нет, правда?

Ребекка защелкнула пудреницу.

— Да. Хотя на моей свадьбе она вела себя ужасно. Ты помнишь?

— Ей не понравилось угощение. И она нагрубила Майло. Да, а как ты? Не сердишься на меня? Столько хлопот — тебе пришлось немало потрудиться.

Ребекка организовала прием, который должен был состояться в доме у доктора Хьюза, договорилась по поводу угощения и собственноручно испекла свадебный пирог. Однако она чувствовала, что Мюриель не то имеет в виду. Не сердишься ли ты на меня за то, что я выхожу замуж, а твой брак с Майло закончился разводом — вот о чем спрашивала ее сестра на самом деле. Не злишься ли на судьбу за такой неожиданный поворот?

— Ну конечно, я ничуть не сержусь, — твердо сказала она. — Это было очень весело.

Под окном прогудел клаксон, и Ребекка выглянула на улицу.

— Приехало такси. — Она повернулась к Мюриель. — Ты готова?

Сидя в машине рядом с сестрой, Ребекка посмотрела на свои руки. Они были, как всегда, в мозолях и мелких порезах. Она подумала, что надо было найти время сделать маникюр. Ребекке очень хотелось курить; она неловко чувствовала себя в юбке и жакете вместо привычных вельветовых брюк и хлопковой рубашки. На свадьбу она надела красный костюм, купленный в «Селфридже» еще до войны. Ребекка похудела, и ей пришлось ушить юбку и заложить новые вытачки на жакете. Костюм был шерстяной, пожалуй, слишком теплый для погожего августовского дня; она почувствовала, как внутри привычной волной поднимается жар. Над верхней губой у нее выступили капельки пота; Ребекке отчаянно захотелось сорвать с себя неудобную, сковывающую одежду.

Она положила букет Мюриель на сиденье между ними.

— Ты не возражаешь, если я открою окно?

Мюриель, похоже, тоже было жарко.

— Прошу, открой. Я чувствую себя, словно пудинг в горячей духовке.

Ребекка пониже опустила стекло и высунула голову наружу; постепенно жар отступил. Ей были понятны сомнения Мюриель касательно того, стоит ли выходить замуж после пятидесяти. Она подозревала, что они происходят от непонимания того, какую роль должна играть женщина в этом возрасте. Самой Ребекке в ее сорок девять, разведенной и переживающей климакс, одинаково неверным казалось как махнуть на себя рукой, так и отчаянно цепляться за уходящую молодость. Статьи в модных журналах, одежда в магазинах — все предназначалось для молодых женщин; очевидно, предполагалось, что после сорока — а после пятидесяти и подавно — о моде можно забыть. Женщина в таком возрасте не имеет права претендовать на то, чтобы быть желанной. И сама не имеет права желать. Подобные мысли угнетали Ребекку, хотя в глубине души она уже смирилась с тем, что, по всей вероятности, остаток жизни проведет одна. Коннор все еще был в Ирландии; чувства, которые она некогда к нему питала, теперь казались ей смешными: всего лишь фантазии одинокой женщины, которая слишком много себе вообразила, хотя, если смотреть объективно, не имела для этого никаких оснований.