Евстафий Лэй был сыном младшего брата мистера Лэя из Бэруффа. Этот брат был более или менее оторван от своей семьи и своих соотечественников, так как он был папистом. Он жил в стороне от большой дороги в громадном шатающемся темном доме, называемом «Чепл», в приходе Мурвинстоу, недалеко от дома Ричарда Гренвайля в Стоу.

Когда ревностный пастор из Мурвинстоу, открыв, что в Чепле происходят папистские обедни и идолопоклонничество, принес жалобу сэру Ричарду Гренвайлю как ближайшему мировому судье и предложил ему прибегнуть к акту Елизаветы четырнадцатого года, Ричард только основательно выбранил его за фанатическую нетерпимость и приказал ему заниматься собственными делами, если он не хочет, чтобы стало слишком жарко на его месте. Этому предписанию (в те времена светские власти крепко держали в руках власти духовные) достойный пастор сразу подчинился — ведь, в общем, мистер Томас Лэй исправно платил свою десятину.

И пастор спокойно продолжал поедать обеды мисстрис Лэй и делал вид, что ему известно призвание старого отца Франциска, которой сидел против него в одежде мирянина и называл сесн преподавателем молодого Лэя.

Но эта зловещая птица имела власть над совестью бедного Лэя — отца Евстафия. Власть дала патеру земли, прежде принадлежавшие аббатству Хартланда. Многие вместе с Томасом Лэем чувствовали, что рента аббатов отягощает их кошелек. И, как Джон Булль обычно поступает в затруднительных случаях, шли на компромисс и делали вторую глупость — баловали чужеземных священников и потворствовали или притворялись, что потворствуют их заговорам и интригам или отдавали своих сыновей в виде искупительной жертвы на воспитание в духовные семинарии в Дуэ, Реймс или Рим. Евстафий Лэй, которого отец послал в Реймс, чтобы из него сделали лжеца, и был этой искупительной жертвой. Евстафий стал великолепным лжецом. От природы он был неплохой малый, но им рано овладел этот порок: попы подметили в нем смутный истерический страх перед невидимым и одновременно склонность к лицемерию, которое всегда свойственно суеверным людям, и ловко использовали эти свойства для воспитания в нем лживости.

Евстафий был высокий, красивый, хорошо сложенный юноша, с громадным прямым лбом, очень маленьким ртом и сухим и решительным выражением лица. Это лицо старалось быть искренним или, вернее, казаться искренним посредством улыбок и ямочек на щеках. Доброму католику полагается питать в своем сердце христианскую любовь к ближнему. Обладающий ею должен быть весел, а когда человек весел, он улыбается. Поэтому Евстафий хотел и заставлял себя улыбаться.

Евстафий вернулся в Англию приблизительно с месяц тому назад, подчиняясь указу о том, чтобы «все, кто имеет детей в заморских странах, сообщили их имена епископу и в течение четырех месяцев призвали их на родину». Теперь Евстафий жил с отцом в Чепле, занимаясь делами «достойного» общества, в котором был воспитан. Одно из таких дел и привело его накануне ночью в Байдфорд.

Евстафий сел на камни рядом с Эмиасом, украдкой поглядывая на него, как бы боясь потревожить. Эмиас с улыбкой посмотрел прямо в глаза кузену и протянул свою львиную лапу, которую Евстафий радостно схватил. Последовало крепкое рукопожатие. Рука Эмиаса была округлена и слегка дрожала, как бы говоря:

— Я рад тебя видеть.

Евстафий жал руку жестко вытянутыми пальцами, как будто желая сказать:

— Разве ты не замечаешь, как я рад тебя видеть?

Два совершенно разных приветствия!

— Осторожно, старина, ты сломаешь мне руку, — сказал Эмиас.