Илья объяснил:

— В моем доме есть огромный подвал, а ключ у отца. Там можно убрать, тусоваться и тренироваться. Летом-то и на улице можно, а когда дождь?

— Че, прям можно самим приходить и делать, что хотим? — недоверчиво прищурился Минаев.

— Условие: не курить и не бухать, но мы этого и так не делаем.

— Мелкий твой пусть стены разрисует, — поддержала нас Гаечка. — Я матрас старый принесу, чтобы заниматься в партере.

А девчонка-то в теме, слова-то какие знает!

— Я — магнитофон, — сказал Димон Чабанов, и Рамиль сразу скаламбурил:

— А-ах-ха, человек-магнитофон!

— У Пашки кассет валом, я знаю, — вывела меня на чистую воду Сашка. — Вот это будет крутяк!

— Только никакой попсятины! — поставил условие Илья.

— Хэви металл! — Минаев показал «козу».

В девяносто третьем металлисты и люберы перевелись, готы и гранжи еще не появились, остались только панки, в которые подалось самое дно общества и опозорило субкультуру. Та самая гопота, что не мылась месяцами, нюхала клей и жрала таблетки и считалась панками.

Мы все направились к Илюхе в подвал дружной толпой, предвкушая приключение. Вход туда был внутри подъезда: крашеная в синий дверь сбоку от лестницы, с проступающими пятнами ржавчины. Пока шли, я воображал огромный амбарный замок, то тут была обычная замочная скважина.

— Там канашка не течет? — с сомнением спросила Гаечка.

— Течет, — сказал я страшным шепотом, — мутаген разлился, и все мы мутируем.

— Кавабанга! — радостно объявил Илья.

В той реальности подобные места были притонами, где варили ширку и кололись. Помню, когда учился в десятом, такой злачный подвал образовался под домом у школы, Наташка туда периодически сбегала. И для нас всех «пойти в подвал» стало синонимом слова «опуститься».

Повзрослев, я слышал, что бывали и более позитивны подвалы: там устраивали видеосалоны, качалки и секции единоборств.

Илья открыл дверь, снизу дохнуло сыростью и пылью, и в моей душе что-то екнуло. Что-то нереализованное, запретное, я снова стал мальчишкой, пробирающимся сквозь тьму в неизведанное, и почему-то казалось, что говорить надо шепотом, а идти — на цыпочках.

Похоже, казалось не только мне, потому что Гаечка прошептала:

— Фонарь кто-нибудь взял?

— Там есть свет, — успокоил Илья, щелкнул выключателем, и взору открылся длинный коридор с рядками запечатанных дверей. Лампочек, свешивающихся с потолка на проводах, было всего три, но это фигня, можно подключить и больше. Что мне не понравилось: узко, мало пространства, негде развернуться. Словно прочтя мои мысли, Илья сказал:

— Там дальше — огромный зал.

И мы направились по гулкому коридору. Все воровато оглядывались, будто ожидали, что на них вот-вот нападет чудовище. Зашумели трубы за очередной дверью — Рамиль шарахнулся и чуть не угодил в объятия Гаечки. Мне подумалось, что по сравнению с такой Гаечкой Меликов — Вжик.

Интересующее нас помещение было в самом конце коридора: трубы в пыльной изоляции под потолком, одна стена кое-как оштукатурена, вторая — кирпичная, где красовалась надпись «Сектор Газа».

— Н-да-да, — протянул я, и по пустому залу заметалось эхо.

На полу — куски штукатурки и обломки кирпичей, колышутся простыни паутины, свисают потроха стекловаты с теплоизолированных труб.

Илья протопал в центр, встал в круге света под лампочкой, как актер на сцене театра.