Юлька Семеняк закрыла рукой лицо и отвернулась. Девчонки захихикали.

— Молодец, — похвалил я, и на ее щеках вспыхнули алые пятна, она заулыбалась и потупилась.

— Выше, выше юбку задирай, — запоздало посоветовала Натка Попова, и грянул смех, Желткова приобрела цвет переспевшего помидора.

В этот момент из класса вырвалась Гаечка, ее обступили девчонки, судя по радости на лице — у нее тоже «отлично».

Чабанов получил пятерку, Минаев и Меликов по четверке.

Кто-то в подвале ширку варит, а мы, вот, грызем бетон науки, Инну Николаевну удивляем.

Никому не нравилось учиться, потому что учителя в нашей школе рассказывали очень нудно. Одна историчка была интересная, но она у нас не вела. Гораздо позже я осознал, что математические задачки — это все равно что головоломки или кроссворд, когда некоторые буквы открыты. А физика — так вообще целая вселенная, а не школьное нудное «прямо пропорционально и обратно пропорционально», которое для шестикласскника, как непонятное заклинание, которое тупо нужно заучить.

— Ну че, отмечать? — просиял Рамиль и распахнул сумку, откуда выглядывала бутылка водки.

Мы переглянулись.

— Уговор помнишь? — строго сказал я. — Никакого бухла, курева или чего похуже.

— Да никто не узнает! — Он подмигнул.

— Я за вас поручился и слово дал. Если хочешь, вон, иди с Каюком бухать. Нам такого не надо.

— Да! — буркнул Чабанов, я продолжил:

— Иначе чем мы будем отличаться от всего днища, что вокруг? Натаха моя, вон, курить перестала.

Перспектива быть особенными очень нравилась подросткам, сам таким был. Все дымят я — никогда и ни за что, все бухают и ходят девок клеить на дискач, я дома сижу — это дело не для избранных. Рамиль вроде расстроился, но настаивать не стал, грустно добавил:

— У меня колбаса есть копченая…

Илья воскликнул:

— Колбаска — это другое дело!

Мы побежали в подвал. Это была уже совсем не та пыльная замусоренная помойка, куда мы спускались в самый первый раз. Помимо дивана, тут появилась раскладушка, два самодельных табурета, которые Димоны сделали на трудах. Вместо татами — три видавших виды полосатых матраса. Но главное — стены! На одной Боря нарисовал Шреддера в два человеческих роста, тянущего вперед кулак, увенчанный шипами. Краски были нам не по карману, и каждый приволок, что было. Получился Шреддер черно-сине-серебрянкой крашеный, но вполне узнаваемый. На заднем плане раскинулось, конечно же, измерение Икс и маячили Рокстеди с Бибопом. Другую стену украшала надпись «Металлика», а на плакате Борис нарисовал бородатого байкера в рогатом шлеме и на мотоцикле. А еще каждый из нас расписался на кирпичах.

Минут через двадцать в дверь затарабанили, и Илья рванул открывать. Донесся топот, словно сюда бежало стадо бегемотов.

Но это была всего-навсего Наташка. Сестра остановилась в коридоре, исполнила условно-эротический танец и растопырился пятерню.

— А-ха-ха, я Америку открывала. Южную. У меня пятерка, а у Лялиной трояк, а у Лялиной трояк! Овца тупая, бэ-э-э, бэ-э-э!

Вот теперь понятна причина Наташкиного рвения: она папаше пытается доказать, что лучше падчерицы, но ему-то все равно. Наверное.

— Так что, у нас с Лялиной война? — усмехнулась Гаечка и потерла руки.

— Мочи сисястых! — воскликнула разошедшаяся сестра.

— Ты бы пожалела ее, — сказал я, пытаясь напустить в голос трагизма, — потому что папаша на ней теперь злость срывать будет.