— Это что? — не понял Алекс.

Я дал ему тысячу.

— Купи у него, что хочешь, и съешь. Но не сейчас, через часа два, когда он расслабится.

Подошла покупательница, я ее рассчитал и спросил у Алекса:

— Что там по Лёхиному делу? Есть новости?

— Родители, конечно, попытаются найти убийц, но, как мне кажется — дохлый номер. С батей я поговорил, он ничего сделать не может.

Покойный Лёха, помнится, рассказывал, что отец Алекса работает в конторе Чубайса, в Госкомимуществе. Эта контора заведует приватизацией, то есть сотрудники знают, где, когда, какие акции будут продавать. Нужно будет попросить у Алекса, чтобы держал на контроле Газпром, то есть, когда их акции выкинут на аукцион, надо, чтобы отец известил сына, а тот — меня. Приватизация-то только до конца года, по идее, скоро уже и Газпром должен обозначиться на горизонте.

Конечно, попросить надо не сегодня, а перед моим отъездом домой.

Повертев тысячу в руках, Алекс вернул ее, говоря:

— Все сделаю. Забери, я ж не нищеброд.

— Спасибо, — поблагодарил его я и угостил инжиром.

Алекс пошел прочь. Обернувшись, спросил:

— Может, приглядывать за твоим продавцом? А то тут нерусские могут и ограбить, совсем страх потеряли.

— Если не сложно.

Освободился я в четыре, но товара у меня было меньше, чем у Влада. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил у него только орехи и черный виноград, килограмма три. Даже десять чурчхел продал!

— Сворачиваемся, — объявил я.

Влад быстренько сложил ящики, отчитался о прибыли:

— Тридцать пять пятьсот пятьдесят, вот тут все записано. — Он положил листок, исписанный мелким почерком, на стол. — Я могу быть свободным?

Сам я наторговал двадцать пять тысяч. Итого с двух точек шестьдесят тысяч, около сорока чистыми.

— Надо забрать вторую партию товара, — сказал я. — Давай сейчас сперва ко мне, потом на вокзал, а завтра приходи к десяти утра сюда к метро. Нормально?

Влад кивнул. Потупился, почесал в затылке и сказал, сморщив нос:

— Я… в общем, в долг хочу попросить, в счет зарплаты, десять тысяч.

Он снял кед и показал мне подошву: она треснула, в сухую погоду еще можно в таком ходить, в дождь — нет.

— Впрочем, понятно, если откажешь: нищий прибился, первый день на работе, а уже аванс просит… А паспорт пусть у тебя будет как залог. Просто больше у меня ничего нет.

— Размер у тебя какой? — спросил я, отодвигая его руку с паспортом, который я вернул сразу после торговли.

Появилась интересная мысль, но озвучивать ее я не стал.

— Сорок третий, — ответил Влад. — А что?

Я не ответил, потому что не знал, получится ли.

— Пойдем, проводишь меня домой, и — на вокзал.

Мы погрохотали кравчучками к дедову дому. Оставив Влада у подъезда, я стянул старую дедову куртку, местами испачканную кровью, отдал новому знакомому.

— Носи пока. У меня другая есть, а дед из дома не выходит, куртка его. Подожди минут десять.

Схватив кравчучки, я вбежал в подъезд, вытащил газеты из дедова почтового ящике. Влетев в квартиру, понял, что наконец включили отопление, и стало жарко, отчитался перед дедом о прибыли, сказал, что продавец у меня хороший, и спрятал деньги в том Шмелева, подумав, что мать, знай она, какими суммами я ворочаю, забилась бы в истерике.

Я бросил газеты, свернутые трубочкой, на диван, кравчучки отнес на балкон, разложил в ящике остатки товара.

— Дед, у тебя какой размер обуви?

— Сорок четвертый. А зачем тебе? — насторожился дед, разворачивающий газеты.

Я протопал на кухню, нарезал хлеб.