— И машину разрешите, за медикаментами съездить, — с трудом проговорила Ирина, все так же не поднимая глаз и опустив голову.

— Да, да. Берите машину, поезжайте, — машинально ответил Поветкин и так же машинально проговорил «Да, да», когда Ирина попросила разрешения уйти.

Он слышал ее шаги, слышал, как стукнула дверь, и эти мягкие звуки тревожным набатом отдавались в его сознании. Словно боясь расплескать что-то, он поднялся и подошел к окну. Яркие лучи солнца в упор били в оттаявшую черную-пречерную землю, и от нее поднимались едва уловимые струйки пара. На просохшем бугорке под оголенной вишней упрямо иглились розоватые стебельки нежной молодой травы.

Глава вторая

Падение командира полка до командира роты и от майора до старшего лейтенанта, казалось, ничем не отразилось на Черноярове. Все такой же высокий, могучий, с грубым, волевым лицом и резкими движениями сильных рук, он твердой поступью ходил по земле и говорил все тем же гулким басом, услышав который, нельзя было не почувствовать суровой властности. Но так было только внешне. Внутренне, особенно оставаясь один, Чернояров мучительно переживал свое падение. Он никого не винил, считая причиной всех бед только самого себя, ни на кого не обижался и тем более никому не собирался мстить, что раньше так часто прорывалось в его характере даже при мелких обидах. Он старался не вспоминать всего, что было, не думать о своем положении, но назойливая память сама по себе возвращала его к былой славе. Особенно часто вспоминал он знаменательный приказ после боя за Двугорбую высоту и тот торжественный момент, когда сам командующий армией перед строем офицеров всей дивизии вручил ему орден Красного Знамени. Он долго говорил о его боевых заслугах, призывая всех воевать так, как воевал майор Чернояров. В такие моменты воспоминаний Чернояров забывал обо всем. Но эти забвения всегда были слишком коротки. Кто-нибудь приходил к нему и, называя или «старший лейтенант» или «товарищ командир роты», мгновенно возвращал его к безжалостной действительности.

«Хоть бы скорее в бой», — часто думал он, но на всем фронте было затишье, и серьезных боев, как считал Чернояров, не ожидалось.

Ни Поветкина, ни Лесовых после прихода в роту Чернояров не видел. Поэтому он, сам не ожидая этого, порывисто вскочил, когда в землянку вошел Лесовых, и от растерянности забыл даже доложить о положении в роте.

— Здравствуйте, Михаил Михайлович, — подавая руку, неторопливо сказал Лесовых, — что это вы в землянке отсиживаетесь? На улице весна буйствует, а вы в духотище…

— Д… Д… Дела, знаете, — пробормотал Чернояров и, в душе ругая себя за столь унизительный тон, уже увереннее добавил: — Дела в порядок привожу, столько всего накопилось, ведь целый месяц в роте не было ни одного офицера.

— Да, положение не легкое и не только в вашей роте, — присаживаясь на топчан, сказал Лесовых. — Людей и техники потеряли много, а пополнения все нет и нет.

— Наверное, скоро дадут, — лишь бы не молчать, ответил Чернояров, с тревогой ожидая, что же будет дальше и как поведет себя замполит.

«Поветкин, тот проще, — думал он, — тот командир, и если рубанет, то напрямую, а этот с подходцем, вежливо, воспитательно».

«Переменился, здорово, видать, переменился, — думал о Черноярове Лесовых. — Куда только накренился? Не в сторону ли хныканья и обидчивости?»

— Как люди, Михаил Михайлович? — спросил Лесовых, глядя на беспокойно барабанившие по коленям пальцы Черноярова.