И никакого сочувствия со стороны Дживза. Это окончательно выбило меня из колеи. Малый просто зациклился на шляпе и галстуке, и его ничем было не прошибить. Однажды утром мне так захотелось, чтобы меня утешили, что я запихал гордость Вустеров поглубже и обратился к нему напрямик.

— Дживз, — сказал я, — это уже ни в какие ворота не лезет!

— Сэр?

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Этот парень плюнул на всё, чему его учила мама. Он словно белены объелся!

— Да, сэр.

— Ну? Обвинят-то меня. Ты ведь знаешь мою тётю Агату.

— Да, сэр.

— Вот видишь.

Я замолчал, но он остался непоколебим.

— Дживз, — сказал я, — у тебя случайно нет про запас какого-нибудь плана, как избавиться от этого придурка?

— Нет, сэр.

И он исчез. Чёртов упрямец! Просто глупо, иначе не назовёшь. И ведь главное, ничего такого особенного в Специальной Бродвейской не было. Прекрасная шляпа, от которой все мои приятели приходили в восторг. Только потому, что Дживзу, видите ли, больше нравилось Чудо Белого Дома, он ничем не хотел мне помочь.

Вскоре Мотти пришла в голову блестящая мысль приводить собутыльников домой после закрытия питейных заведений. Это меня окончательно доконало. Дело в том, что я живу в такой части города, где к шуму относятся неодобрительно. Я знаю кучу парней, проживающих на площади Вашингтона, — художников, писателей и прочих деятелей, — которые начинают веселиться примерно в два часа ночи, а заканчивают утром, когда им доставляют молоко. Там это в порядке вещей. Они говорят, что соседи не могут уснуть, если над их головами не орут и не пляшут гавайские танцы. Но на Пятьдесят Седьмой улице царила несколько иная атмосфера, и когда Мотти заявился ночью с развесёлыми ребятами, которые перестали петь песни своих колледжей только после того, как хором затянули «Старое дубовое корыто», жильцы недвусмысленно высказали свое мнение по этому поводу. Разъярённый менеджер позвонил мне, когда я завтракал, и мне стоило больших усилий успокоить его.

На следующий день я пообедал в одиночестве, тщательно выбрав ресторан, где Мотти никогда бы не появился, и рано вернулся домой. В гостиной было темно, и я направился к торшеру, чтобы включить свет, когда кто-то схватил меня за ногу. События последних дней сделали из меня полного психопата, поэтому я громко завопил и бросился обратно в холл, чуть не столкнувшись с Дживзом, вышедшим посмотреть, что случилось.

— Вы меня звали, сэр?

— Дживз! Там кто-то кусается за ноги!

— Вы имеете в виду Ролло, сэр?

— Что?

— Я предупредил бы вас о нем, но я не слышал, как вы вошли. В настоящее время его поведение непредсказуемо, так как он не привык к новому месту.

— Кто такой, разрази его гром, этот Ролло?

— Бультерьер его светлости, сэр. Его светлость выиграл его в кости и привязал к ножке стола. Если вы позволите, сэр, я пойду с вами и включу свет.

Все— таки таких, как Дживз, больше нет. Он вошел в гостиную так же бесстрашно, как Даниил в логово льва. Более того, его магнетизм, или как там это называется, так подействовал на проклятого пса, что вместо того, чтобы цапнуть малого за ногу, он успокоился, словно напился валерьянки, и упал на спину, задрав кверху лапы. Будь Дживз его богатым дядюшкой, он вряд ли смог бы выказать ему большее уважение. Но стоило псу увидеть меня, он тут же вскочил, оскалился и попытался свернуть стол, явно намереваясь дожевать мою ногу до конца.