— Чертовски неприятно, старичок, что? — сказал я.

Он поднял бокал и осушил его одним глотком, не заметив, что в нём не было ни капли жидкости.

— Это конец, Берти, — сказал он и вновь осушил тот же самый бокал. Не похоже было, что ему полегчало. — Если б только он приехал на неделю позже, Берти! Я должен был получить очередное пособие в субботу. Я б вложил деньги в одно дело, о котором прочитал в объявлении. Стопроцентный верняк! Оказывается, можно грести монеты лопатой, затратив всего несколько долларов на организацию птицефермы. Курицы, это просто здорово! — Глаза у него загорелись, потом вновь потухли. — Что толку болтать, — угрюмо сказал он, — когда у меня нет ни цента наличными.

— Ты же знаешь, Бяка, старина, одно твоё слово, и я к твоим услугам.

— Большое спасибо, Берти, но я не собираюсь на тебе паразитировать.

Так уж устроен мир. Парни, которым ты с удовольствием дашь в долг, ничего у тебя не берут, а парни, которым ты не хочешь давать в долг, делают всё, чтобы тебя выпотрошить, разве что не ставят на голову и не трясут за ноги. Я относился к числу тех, у кого проблем с деньгами никогда не было, и поэтому очень хорошо знал разного рода деятелей, которым не хотел давать в долг. Помнится, в Лондоне мне не раз приходилось улепётывать от очередного вымогателя по Пикаддили, слыша за спиной громкое дыхание и отчаянные оклики. Всю жизнь мне приходилось раскошеливаться на прохвостов, которые трясли меня при каждом удобном случае, а сейчас я готов был осыпать дублонами, а он не хотел брать у меня деньги ни за какие деньги.

— Что ж, когда у нас осталась одна надежда.

— Какая ещё надежда?

— Дживз!

— Сэр?

Я оглянулся. Дживз стоял позади меня, излучая бодрость и энергию. Нет, я никогда не пойму, как ему удается материализовываться. Представьте, что вы спокойно сидите в кресле, думая о смысле жизни, а затем поднимаете голову и видите его перед собой. Бедный Бяка поперхнулся от неожиданности. Сейчас-то я привык к Дживзу, но в первые дни я часто прикусывал язык, подпрыгивая чуть ли не до потолка, когда он внезапно появлялся ниоткуда.

— Вы меня звали, сэр?

— А, вот ты где!

— Да, сэр.

— Что-нибудь придумал, Дживз?

— О да, сэр. Я надеюсь, мне удалось найти решение проблемы, о которой мы говорили, сэр. Если вы позволите мне некоторую вольность, сэр, я замечу, что мы недооценили его милость как источник дохода.

Бяка рассмеялся. В книгах такой смех называется саркастическим, я сам читал, но мне он напомнил кашель чахоточных.

— Я не имел в виду, сэр, — пояснил Дживз, — что господина герцога можно уговорить расстаться с деньгами. Я позволил себе рассматривать его милость — простите за кажущуюся нескромность, сэр, — как своего рода собственность, которую можно превратить в капитал.

Бяка беспомощно на меня посмотрел. Должен признаться, я тоже ничего толком но понял.

— Ты не мог бы объяснить попроще, Дживз?

— По сути, сэр, я имею в виду следующее: его милость, в определённом смысле, — выдающаяся личность. Жители этой страны, о чём вам хорошо известно, сэр, очень любят обмениваться рукопожатиями с выдающимися личностями. Мне пришло в голову, что мистер Бикерстет или вы знаете людей, готовых заплатить — скажем, два-три доллара — за привилегию быть представленными его милости.

На Бяку этот план не произвёл должного впечатления.

— Ты хочешь сказать, найдутся болваны, которые захотят пожать руку дяде за наличные?

— У меня есть тётя, сэр, которая дала одному молодому человеку пять шиллингов за то, что он привёл к ней на воскресный чай киноактёра.