Теперь Фенелла села. Взглянула на Краббе, который уставился в пол, и оба ощутили легкую дрожь предчувствия вдобавок к ветерку от потолочного вентилятора. Краббе чувствовал еще и стыд. Все это было описано много лет назад в рассказах человека, которого до сих пор хорошо помнили на Востоке. Уилли Моэм,[18] чертовски хороший игрок в бридж, истинное достояние любого клуба, вспомнил меня и вставил в книгу. Все тут слишком просто. Та самая елизаветинская пьеса об адюльтере и ревности, вспоминала Фенелла, пьеса с ироническим названием «Женщина, убитая собственной добротой», отражает в тысячу раз более сложную цивилизацию. Фенелла с Краббе коротко переглянулись, и анонимное письмо уже было разорвано.

– Что касается выпивки, – сказала миссис Толбот. – У наших слуг выходной. Не пойму, каким образом у двух малайцев могут оказаться кузены китайцы, но они так сказали, взяли выходной и отправились праздновать Новый год. Может быть, вы, миссис Краббе, нальете нам джипа и вермута. Все в буфете. А лед в холодильнике.

– Мне выпивать не особенно хочется, – отказалась Фенелла.

– И мне тоже, – подхватил Краббе, – не очень.

– Ну, – сказала миссис Толбот, – а я выпью. – Одарила Краббе пятисекундным взглядом маленьких глаз, гримаской тонких красных губ, пожала очень худыми плечами, поднялась, направилась к буфету. Краббе по-лягушачьи растянул рот и легонько развел руками Фенелле. Потом приблизился гул автомобиля, замер перед бунгало, и оба они облегченно вздохнули. Тяжело затопали поднимавшиеся ноги, и Краббе встал.

– Не говорите мне, не говорите, – предупредил Толбот. – Бишоп. Мы снова вместе. Боже мой, как давно это было. Здравствуйте, миссис Бишоп. Как всегда, молода и прекрасна, несмотря на тяжелое бремя лет. А другие ребята как, Бишоп?

Лунообразная физиономия неотесанного деревенщины, клок прямых соломенных волос свешивался на одно стекло веселых очков. Мясистое лицо, пухлое, коренастое тело, упакованное в голубую рубашку и в какие-то шорты для бега, свидетельствовали о безнадежной эйфории. С виду Толботу было лет сорок пять. Он явно пожинал сырую солому, женившись на гораздо более молодой жене. Слишком уж веселился. Наверняка скоро с энтузиазмом заговорит о своих хобби, возможно, о чем-нибудь трудоемком и безобидном. Лицо не характерное для мужчины с талантами или с темпераментом, чересчур узловатое, гладкое; сверкающие металлом зубы слишком охотно выпячиваются в отчаянной пустой улыбке.

– Краббе, – представился Краббе. – Вы должны были письмо обо мне получить.

– Краббе, – повторил Толбот. – А я думал, Бишоп. Вы очень похожи на Бишопа. И где-то, конечно, должна быть связь. Дайте подумать. Да. «Бишопом» назывался напиток в восемнадцатом веке. Его обожал доктор Джонсон.[19] А «овечью шерсть» делали из диких яблок. Это, как вы помните, тоже елизаветинский спиртной напиток. «Когда дикие яблоки зашипят в котелке». – Он произнес «котелок» почти как «потолок». – Или был какой-то епископ[20] Краббе. Где-то у Энтони Троллопа. Вы в каком-нибудь родстве с писателем?

– В дальнем. Но фамилия моей матери Граймс.[21]

– Ну-ну, – удовлетворенно кивнул Толбот. – Вы, наверно, приехали возглавить колледж. Быстро, надо сказать, развернулись. Фосс уехал только два дня назад.

– Нас почти месяц держали в подвешенном состоянии. В Куала-Ханту.

– Ох, боже, ужасное место.