Ядвига не умела ни читать, ни писать, и Герман часто писал за нее письма маме и сестре. Потом приходил ответ, который Герман читал ей вслух. Иногда Марьяна вкладывала в письмо зернышко, яблоневую веточку с листком или василек, и они приносили в далекую Америку родные запахи Липска.

Так здесь, в далекой стране, Герман стал Ядвиге мужем, братом, отцом и богом. Он вызывал в ней восхищение и любовь еще тогда, когда Ядвига прислуживала в доме его отца в Цевкуве. Но, лишь отправившись с ним в чужие страны, она смогла по-настоящему оценить его ум, доброту и практичность. Он уезжал и возвращался, ездил на поездах и автобусах, читал книги и газеты, зарабатывал деньги. Если Ядвиге требовалось что-то по хозяйству, стоило лишь попросить, и он все приносил сам или заказывал на дом через посыльного, а Ядвига подписывалась тремя кружочками.

Однажды, седьмого мая, в день ее рождения, Герман принес клетку с двумя птичками, которых здесь называли «попугаи», — желтым самцом и голубой самочкой. Ядвига дала им имена: самцу — Войтуш, в честь своего добросердечного отца, самочке — Марьяша, в честь сестры. С матерью у Ядвиги были плохие отношения. Та второй раз вышла замуж, отчим бил пасынков. Из-за него Ядвига была вынуждена оставить родной дом и пойти прислуживать к евреям. Позже отчим исчез, и больше о нем никто не слышал.

Если бы Герман всегда был дома или хотя бы каждый день приходил ночевать, Ядвига считала бы себя счастливой. Но он часто уезжал торговать книгами, потому что зарабатывал этим на жизнь. Во время его отъездов Ядвига закрывала дверь на цепочку, потому что боялась воров и пожилых соседок, которые приходили поболтать с ней на смеси русского, английского и идиша и разузнать, откуда она приехала и чем занимается ее муж. Герман предупредил Ядвигу, чтобы она рассказывала как можно меньше. Он научил ее отвечать по-английски:

— Excuse me, у меня нет времени, я занята…

II

Герман брился, пока ванна наполнялась водой. Его борода отрастала невероятно быстро. За ночь лицо становилось колючим, как терка. Он стоял перед зеркалом в ванной, на аптечном шкафчике, щуплый, ростом немного выше среднего, с плоской грудью, покрытой порослью, похожей на войлок, торчащий из старых диванов или кресел. Он ел, не ограничивая себя, но оставался худым: ребра торчали, между шеей и плечами темнели глубокие ключичные впадины. Кадык ходил вверх-вниз словно сам по себе. Герман выглядел усталым.

Стоя перед зеркалом, он предавался фантазиям: нацисты снова пришли к власти и захватили Нью-Йорк. Он, Герман, прячется здесь, в ванной. Ядвига наглухо закрыла и заклеила обоями дверь, чтобы она казалась частью стены. Где тут можно сидеть? Вот здесь, на крышке унитаза. Спать можно в ванне. Нет, она слишком коротка. Герман принялся рассматривать кафельный пол в поисках места, где бы он мог вытянуться, но вскоре понял, что, даже если улечься косо, по диагонали, придется сгибать колени. Ну, по крайней мере, тут есть свет и свежий воздух: в ванной было окошко, выходившее во двор.

Затем Герман прикинул, сколько еды будет приносить ему Ядвига каждый день. Чтобы выжить, достаточно двух-трех картофелин, краюхи хлеба, куска сыра и ложки масла, иногда таблетки с витаминами. Это обошлось бы ей не больше доллара в неделю, в крайнем случае — полтора. У Германа были бы книги и бумага для письма. По сравнению с сеновалом в Липске он бы роскошно устроился. При себе держал бы заряженный револьвер или лучше пулемет. Если нацисты обнаружат его укрытие и придут его арестовывать, он угостит их пулеметной очередью…

Герман не заметил, как ванна наполнилась до краев. В ванной комнате клубился пар. Герман быстро закрутил краны. Эти сны наяву превращались в навязчивые идеи, от которых было трудно избавиться.

Как только он забрался в ванну, Ядвига открыла дверь и сказала:

— Вот мыло.

— У меня еще есть.